39 долей чистого золота
Шрифт:
– Сегодня я зашла только поздороваться, – сказала она Виктору, открывая коробку, стоящую у нее на пути.
Среди прочего барахла Таня заметила фото, вытащила его из коробки и положила рядом.
– Занята чемто? – спросил он.
– Угу! У меня сегодня ударный день, все хорошо идет, не хочу прерываться, так что увидимся завтра. Ой, то есть услышимся, – исправилась она.
– Ладно, – погрустнел он.
В этот момент Таня впервые в жизни почувствовала некий груз ответственности за то, что она, возможно, не оказала Виктору должного внимания в этот день, и это чувство не покидало ее вплоть до следующего визита.
9
Таня снова наткнулась на открытую в прошлый раз коробку с барахлом и внимательно рассмотрела фото, лежавшее рядом: чернобелое, матовое, размер чуть
– На фото изображен человек, сидящий под деревом в меховой шапкеушанке, армейских ботинках и достаточно толстой куртке. По обе стороны от его ног виден бордюр и газонная трава. На дереве имеется листва и, если внимательно присмотреться, как будто бы ягоды. Человек отвернулся в сторону и уткнулся в ствол, прикрыв лицо руками. Очень интересное фото, – поделилась она находкой с Виктором.
– И сейчас ты скажешь, что у тебя ощущение, словно уже видела это гдето, – усмехнулся он.
– Да! Ты опередил мои мысли, я точно это гдето видела. Я понимаю, что тебе смешно, но это чистая правда.
– Это паранойя, слыхала о таком? – продолжал собеседник, у которого было игривое настроение.
Таня села на пол и молча стала вытаскивать вещи из коробки одну за другой, прикрывая нос от пыли.
– Даже не представляю, где ты могла видеть мужика, сидевшего у дерева, это ведь такая редкость, как такое не запомнить.
Таня продолжала молчать, сидя на полу и скрестив ноги, ее глаза были опущены вниз, а лицо принимало все более обиженное и замкнутое выражение.
– Обиделась? Ну ладно тебе, просто иногда ты очень забавно рассуждаешь.
Таня закатила глаза и молча сделала гримасу в сторону двери Виктора.
Через несколько минут голос за стенкой снова заговорил:
– Ты будешь читать мне сегодня?
– Я уже читаю, ты что, не слышишь? – съязвила Таня, желая нарочно обидеть собеседника.
– Нет.
– Ну, тогда сам после прочтешь, я положу дневник тебе под дверь.
– Договорились.
После некоторой паузы Тане показалась, что она переборщила с издевками, и она стала подбирать слова, чтобы извиниться, это ведь не простой случай, когда можно так пошутить.
– А знаешь, – начал Виктор первым, – почему я не хотел говорить о себе? Совсем не потому, что стеснялся, я себя принимаю таким, каков есть, я нашел массу преимуществ своего положения и совсем не страдаю от своего недуга. Но мне не нравится то, как меня воспринимают окружающие люди – неполноценным. Я ненавижу жалость к себе, жалость – это самое отвратительное из всех свойственных человеку чувств, оно только мешает жить, заставляя человека болтаться в некоем пространстве между действительностью и воображаемой ситуацией, созданной сострадальцами, – ведь из жалости мне врут и лицемерят, думая, что я этого не вижу. А я «вижу» – вижу гораздо больше и яснее зрячих людей. А ты разговариваешь со мной без капли жалости и сострадания, мне нравится это, я чувствую себя хорошо.
Таня подошла к двери и почувствовала непреодолимое желание увидеть Виктора, она представляла его, перебирая в голове образы молодого человека, сидящего за стенкой. Ей виделся худощавый паренек с белой кудрявой головой, похожей на раскрывшийся после цветения одуванчик, с курносым носом и щербинкой на передних зубах. Пусть он будет таким. Ничего не сказав, Таня вернулась к своему месту у секретера, села на пол, облокотилась, поджав ноги в коленах, и раскрыла дневник.
«"Некоторое время" – со слов доктора Андрея Сергеевича – заняло полгода. Хорошо, что я сразу не знала об этом, иначе выдержать их было бы куда сложнее. В день выписки за мной приехали родные и друг нашей семьи Михаил, которого я до настоящего момента ни разу не видела. Миша – как его все называли – был два метра в высоту и примерно столько же в объеме, лицо его в точности походило на морду сенбернара – золотистые глаза, непонятно что отражающие изза красных нижних век, и брыли, свисающие до шеи вместе со вторым и третьим подбородками. На голове – взлохмаченные волосы, а сзади зафиксированные подушкой пролысины, оставленные примерно несколько дней назад. Рубаха в синюю крупную клетку елееле сходилась в области живота, образуя овальные щели между пуговицами, из которых проглядывали волосы и пупок. Стойкий запах перегара наполнил небольшую больничную палату уже через несколько минут после прихода гостей, в то время, когда меня уже пересаживали в кресло, чтобы проводить к выходу. На мне было сиреневое широкое платье с кружевами и белые валенки сорок пятого размера – больше ничего на больную ногу пока не налезало. Моему удивлению не было предела, пока я не узнала, зачем пригласили друга семьи, с которым до сего момента мы не встречались, в столь важный для меня день. Оказывается, доктор рекомендовал еще несколько месяцев поднимать и спускать меня по лестнице в вертикальном положении, а для этого нужна сила сильная – совсем такая, какая есть у Миши. Затемто он и приехал ко мне в больницу, любезно согласившись в буквальном смысле взвалить на себя все мои перемещения. Это обстоятельство, преподнесенное как факт, заставило меня волноваться и испытывать неприятные чувства, представляя телесный контакт с Мишей, но я ничего не сказала, а лишь улыбнулась, когда нас представили друг другу.
Время научило меня ценить то, что дает мне жизнь, хоть я и была до сих пор трупом, погруженным в пучину комплексов, страхов и шизофренических видений, наполнивших мою жизнь до краев, но я все же старалась включаться в реальность и радоваться происходящему.
Медсестра осмотрела палату в поисках забытых вещей и, не обнаружив таковых, толкнула коляску вперед к двери, в то время как я, сидя в ней, вдыхала запах свежих хрустящих тюльпанов, окунувшись в них с головой, в прямом смысле пытаясь заглушить запах перегара. В дверях показался Андрей Сергеевич, он широко улыбнулся и, сделав шаг вперед, присел у моих ног, приблизительно так же, как присел бы человек, желающий сделать мне предложение руки и сердца, только вместо кольца в руке он держал мою выписку и сменный хирургический бинт.
– Не забывайте вытягивать ногу вперед, – повторил он свои предписания, покручивая мою лодыжку в разные стороны, – вот так (потянув мою ногу и сделав мне больно в такой приятный романтический момент).
Я выглянула изза букета и посмотрела на него. Прямо ему в глаза. По телу пробежал острый тонкий электрический разряд и остановился в ноге, сжатой его сильными горячими руками.
– Хорошо, – ответила я и кивнула головой, не отводя глаза.
То ли он был потрясающе красив, то ли мне так казалось в силу испытанного мной стресса. Возможно, это всего лишь моя душа трепетала от желания быть заполненной любовью и заботой.
– Тогда я жду вас через две неделе на приеме, – доктор поднялся с колен и, улыбнувшись, вышел первым.
Для меня это было чтото вроде назначенного свидания, и я стала планировать, что надену в этот день, пока меня везли по коридору к выходу.
Мне ужасно хотелось домой, в свою маленькую уютную квартиру, где было так, как нравится мне, где можно было закрыться ото всех и не вылезать из постели несколько дней, в маленький мир, принадлежащий только мне одной. Но, увы, это было невозможно: перемещаться без помощи посторонних никак не получалось. Чтобы помыться, мне приходилось прибегать к помощи одного, а то и двух людей, сложно представить, насколько это невыносимо.
Итак, я приехала жить к родственникам, меня привезли и сгрузили в предварительно подготовленную для меня отдельную комнату, которая изначально планировалась как большая гардеробная. Также она соединяла две части квартиры, принадлежавшие разным хозяевам. Миша с легкостью выполнил возложенную на него миссию и, загрузив меня на спину, словно большой походный рюкзак, поднял по лестнице на второй этаж. Неприятные ощущения от этого были несравнимы с тем, что я стала обузой для семьи своей сестры. У них вотвот на свет должен был появиться малыш, а я со своим недугом вторглась в их жизнь и повисла как дамоклов меч и, возможно, даже изменила некоторые планы. Я чувствовала это, хотя никто не подавал даже вида, все радовались моему появлению в доме, создавая призрачность благополучия».