45 историй
Шрифт:
— Вернусь. Подождешь, милый? Сменю плащ на пальто. — сказала она и, не дожидаясь ответа, быстро пошла обратно к дому. Элегантная, красивая, с высоко поднятыми пепельными волосами под черной широкополой шляпой.
Снова он должен был сопровождать ее на какой-то вернисаж, потом на показ новых моделей женской обуви.
Мотался с ней по бесчисленным выставкам, картинным галереям, концертам, спектаклям. Она была художницей, оформляла театральные постановки. Не столько ее талант, сколько красота была пропуском в этот калейдоскопически-
Он был режиссером маленького театра пантомимы. Мало кто знал, что этот действительно похожий на рыцаря человек хорошо знаком с античной философией, богословием; сожалеет о том, что не стал священником. Никогда она почему-то не приглашала его к себе. И он стал подозревать, что она скрывает свое замужество.
Дождь сбивал с тополей последние листья, и те прилипали к асфальту. Она задерживалась. Он сбросил ладонью капли со своей непокрытой головы, прошел под слезящимися ветвями деревьев к огороженной низким штакетником середине двора, где между клумбой с гниющими остатками цветов и деревянным грибком кто-то копошился на песчаном пятачке.
Перешагнув через штакетник, увидел девочку с прутиком. В неуклюжей шубке и бесформенном багровом берете похожем на колпак.
Девочка посмотрела на него, протянула прутик. Сказала: — Нарисуй мне что-нибудь.
Он послушно нагнулся и начертил на мокром песке большую рыбу. — Дождь водички накапает, и рыба поплывет?
Девочке было года три, от силы три с половиной. — Возможно. Ты шла бы домой. Измокнешь.
— Нельзя. — Она шмыгнула носом. — Мамка с папкой ругаются.
Стукнула дверь подъезда. В длинном черном пальто с красным шарфом стремительно вышла его спутница.
— Сам измокнешь, — сказала девочка. — Почему гуляешь без шапки? Простудишься.
— До свидания, — он взял в руку ее холодную ладошку.
Девочка посмотрела на женщину, остановившуюся по ту сторону штакетника. Вздохнула.
— Ладно, иди… А я буду сторожить нашу рыбу, чтоб ее мальчишки не испортили.
Ему показалось невозможным при ней взять свою спутницу под руку. Они выходили из-под арки, когда он обернулся и успел увидеть как над скрючившейся перед рыбой девочкой, воровато озираясь, летит первый снег.
Последнее выступление в Харькове
— Громче! — выкрикнул кто-то из темноты переполненного зала. — Не слышно!
Это было второе выступление за вечер: в шесть— в клубе ГПУ и вот теперь в девять— в Харьковском драматическом театре.
— Это меня не слышно?! — он напряг голос и почувствовал острую боль в глубине горла.
Сил на то, чтобы читать объявленную в афише поэму «Хорошо!» не было. Он на ходу сменил программу, стал знакомить публику с написанными после недавних зарубежных поездок стихами — американскими, французскими, мексиканскими.
В разгар аплодисментов объявил:
— В связи с болезнью заключительной части— ответов на вопросы не будет!
Стремительно ушел со сцены за кулисы, сорвал с вешалки полушубок и кепку, на ходу надел их, спускаясь по лестнице к служебному выходу.
Нужно было бы дождаться администратора, с которым они вчера приехали из Москвы, а также оказавшихся здесь молодых одесских писателей— Валю Катаева и Юрия Олешу. Уговорились вместе поужинать в ресторане гостиницы «Чер- воная». Все они были милые люди.
Не хотелось никого видеть.
Февральский снежок закруживался вокруг уличных фонарей. Тени редких прохожих под ними то увеличивались, то сокращались.
Не хотелось оставаться одному в гостиничном номере. Там на тумбочке возле кровати был телефонный аппарат. А это означало, что он позвонил бы в Москву, Лиле. Терзаемый ревностью, стал бы ждать— подойдет она в этот поздний час, или Осип скажет, что уехала с какой-нибудь компанией. А то и одна. К очередному своему увлечению вроде того чекиста Агранова, который зачем-то подарил ему револьвер с единственным патроном. Хорошо хоть эта игрушка лежит сейчас дома, запертая в ящике письменного стола.
Недавно прибыл на железнодорожной платформе купленный в Париже серый «Рено» — автомобилик, как она говорит. Автомобилик. Шоколада. Володик. Интересно, кто ее сейчас возит…
Шагал по Сумской— главной улице Харькова. Давно знакомой, поднадоевшей. Уже в который раз он приезжал сюда выступать. С дореволюционных времен.
Ничего будто не изменилось. Вон все тот же буржуазный дом с огромными ящерицами–саламандрами, дурацкой лепниной по серому фасаду. При чем тут, в центре промышленной Украины, саламандры?
В одиночку и группками вились возле освещенных окон и дверей немногочисленных ресторанов жалкие проститутки, надеющиеся, что их кто-нибудь угостит ужином… Революции шел двенадцатый год. Ничего не менялось.
Подходя к «Червоной», он подумал о том, что перед сном необходимо выпить горячего чаю, иначе горло совсем сядет. И заставить себя чего-нибудь поесть.
Разделся в гардеробе гостиничного ресторана. Прошел коридорчиком к туалету, заранее вынимая из кармана носовой платок. Обернул им захватанную ручку уборной, отворил дверь.
Потом тер обмылком под струей из рукомойника руки. Одновременно пытался, открыв рот, разглядеть в зеркале опухшие миндалины. Ничего не увидел. Рядом висело грязное полотенце. Кое-как обтер руки тем же носовым платком и вышвырнул его в урну.
Зал ресторана был набит посетителями. У эстрадки с оркестром томно истекали в похоти новомодного танго разодетые парочки.
Его узнали. Пялились, пока старший официант отыскивал свободный столик подальше от танцующих, усаживал, подавал меню.