5/4 накануне тишины
Шрифт:
— Walkyria — классно — танцует — рок — и — после — трёх — стаканов — вина — её — уводит — кто-нибудь — в — ночь — на — детскую — площадку — под — грибки — а — потом — они — возвращаются — вдвоём — красные — и — помятые — отряхивая — друг — с — друга — песок — Walkyria — после — тридцати — лет — как — правило — спивается — и — летит — из — окна — прямо — в — физическую — смерть — никому — не — нужная — старая — она — летит — в — планету — людей — а — её — бывшие — поклонники — всегда — ловят — только —
…незабываема!
— И я бы поставил ей памятник, — бормотал Цахилганов, умиляясь.
Памятник советской блуднице…
Стильной подружке-бессребренице,
изгнанной из комсомола
за аморалку!
— Поставь лучше надгробный. Хотя бы одной из них… Хотя бы той, маленькой, смешливой, которую ты звал Самокруткой, — напомнил незримый Внешний Цахилганов себе же, идущему. — Её вытащили из осенней холодной воды — распухшей, с карманами, набитыми камнями. Избитой кем-то, пьяной и мёртвой…
— Не выводи меня лучше из себя! — огрызнулся Цахилганов на ходу.
— А я и есть ты, выведенный из себя…
Цахилганов напрягся немного,
чувствуя, что сейчас
у него в кармане
зазвонит, засвиристит, забулькает сотка.
Пространство уже принялось незримо сопрягать его с кем-то, кто вот-вот обнаружит себя.
Металлическая рыбка и в самом деле ожила. Макаренко принялся зачитывать ему чистовой вариант договора,
подчёркивая голосом
несуразность уменьшенной суммы.
— Это же так подозрительно выглядит, Андрей Константиныч! Самая липовая сделка должна казаться…
— Ты прав, — вдруг быстро перебил его Цахилганов. — В самом деле, подозрительно… Знаешь, возьми-ка ту сумму, которую ты предлагал, и утрой. А в условия договора включи выплату её — мне, в рассрочку, в течение года. Исполняй, покупатель!
Будущий хозяин оставленного хлама…
Он жёстко улыбался, когда Макаренко вскрикнул от
неожиданности по-бабьи, пытаясь возражать. Но Цахилганов окончил разговор:
— Всё. Некогда. Я занимаюсь неотложным делом.
Решительно отключив сотку, Цахилганов проворчал:
— Теперь — уж точно — не скозлит… Хм, так о чём это я?
Ах, да, квартира номер тринадцать…
В бывшей бабушкиной квартире до безобразий дело дошло довольно скоро. Студенты и студентки, всё больше — с факультета иностранных языков и из музыкального училища, упрямо колотили в дверь
в любое время суток.
Цахилганов защемлял в двери вежливые ложные записки: «Ушёл. Приду завтра». И обнаруживал ответные, очень разные, написанные то женским —
«Андрэ! Будь бдителен: я тебя люблю. Завтра буду в семь, опять! Жди. Твоя гибкая Самокрутка!»
«Кобелино ты, скотино! Мы знаем, ты дома! Не наглей: другим тоже надо-о-о!!! Сильно-о-о-о!!!!!!!!»
Студенты отсиживались в кафе, в первом этаже дома, и, решительно топая, гуртом поднимались на второй этаж снова. Иногда, разъярившись, они оставляли на двери начертанье краткого ругательства. А иногда только иллюстрировали его,
выполнив рисунок окурком,
графитным стержнем
либо авторучкой.
Вскоре живописными памятниками фаллической культуры и живейшими непристойными надписями были испещрены стены лестничной площадки в большом изобилии. И даже одно летучее стихотворенье задержалось на побелке невзначай, торопливо исполненное химическим густо наслюнявленным карандашом —
я — осколки — разбитого — сердца — нашёл — на — дороге — здесь — прошёл — спотыкаясь — смешной — и — доверчивый — клоун…
Однажды,
проводив очередную безымянную валькирию,
сначала — до дома,
потом — до постели,
такую совершенно и невозможно красивую, что про неё даже и сказать-то было ровным счётом нечего,
он вернулся под утро к себе. Ключи ему не понадобились. Входная дверь, высаженная пинком, валялась на лестничной площадке
с чётким, рубчатым отпечатком пыльной подошвы.
Посуда оказалась расколоченной вдребезги. А вольный ветер беспрепятственно вздувал занавески на выбитых окнах.
Но это было не всё. Точно посередине комнаты высилась изрядная куча дерьма. Рядом же с ней стояла пустая бутыль Солнцедара, придавив край небольшой приветственной записки —
«Здесь пили три кента ради эксперимента!»
Цахилганов протрезвел.
Он долго стоял на утреннем сквозняке, беспомощный, будто подросток, всхлипывая без слёз. Потом принялся искать веник. Но в дверной проём уже весело заглядывал будущий прозектор Самохвалов,
тоже — проводивший девушку успешно.
— А ну, зайди, — Цахилганов уставился на его башмаки. — Снимай!
Сашка не понял, зачем,
однако разулся с готовностью.
— Ты насрал? — требовательно спрашивал Цахилганов, приставляя подошву к следу на двери. — Ты? След — чей?
Самохвалов, наконец, сообразил, в чём дело.
— У тебя с мозгами, старик, неважно, — и отнял свой башмак.
Он помог всё же Цахилганову насадить дверь на раскуроченные петли, однако, надувшись, ушёл сразу.