5/4 накануне тишины

Галактионова Вера Григорьевна

Клетчатую рубаху его медленно заливало красным.

— Вам нужно — холодное, приложить и лечь, надо запрокинуть голову, — пролепетала она, словно на экзамене в своём институте.

Но парни стояли и не двигались,

зверовато глядя друг на друга.

Тогда, словно следуя какой-то неумолимой, неизбежной уже, предопределённости, Любовь сняла полотенце с крючка. Она суетливо намочила его под краном. И торопливо, торопливо, неумело стала отирать разбитое лицо Цахилганова.

А Барыбин молчал…

301

Но

вот Любовь покачнулась. Она стала клониться к столу, стараясь уцепиться за край.

— Это обморок! — Цахилганов прижал её к себе. — Это не страшно!

— …Это пройдёт, это голодный обморок, — поспешно говорил он ей затем, быстро целуя в светлую макушку. — Просто у тебя закружилась голова…

Но Любовь уже обмякла и руки её обвисли.

— Пойдём отсюда! Скорее! Я унесу тебя! — заорал Барыбин.

Он оттаскивал Любовь за плечи, рывками. А Цахилганов кричал шёпотом, прижимая к себе её, безвольную,

сползающую на пол:

— Куда?!. Идиот. Куда?!. Тебя же с ней заметут. Это подсудное дело. Тебе её — некуда! Поздно!..

Да, Цахилганов приподнимал, притягивал Любовь к себе — и торопливо вытирал её бледное лицо мокрым полотенцем,

— и — оно — оставляло — на — полудетских — её — щеках — полосы — крови — полосы — его — крови…

— Она — со мной! — сказал он вдруг Барыбину твёрдо.

— Что?! — без голоса орал Барыбин. — Что?! Не смей трогать её! Паскудник…

— Она теперь — со мной. Понял?.. Ты лишний.

Цахилганов говорил — и всхлипывал. Он втягивал в себя кровь, запрокидывая голову.

— Ступай, — торопил он Барыбина, не выпуская Любу из рук. — Займись там, вместе с Сашкой. Теми. Их как раз две штуки…

Барыбин ушёл совсем, хлопнув дверью.

Однако запрет его,

который Цахилганов не воспринял всерьёз,

каким-то образом не забывался,

— он — не — забывался — потом — хоть — тресни.

302

В ту давнюю ночь Цахилганов не спал.

Девушку по имени Любовь, уложенную на кушетку, он раздел всё же донага,

но не сразу, не сразу…

Свет, падающий из коридора и кухни, был достаточно ярок, и Цахилганов соображал сначала,

не выключить ли его.

— Чего ты? — не понимал Сашка медлительности друга, снимая штаны, будто перед поркой. — Чего бездействуешь?

Две другие девушки лежали на истёртом ковре, задремавшие в самых неловких позах. Но Сашка

смотрел на Любовь

и раздевался,

улыбаясь шало и бесстыже.

— Твои — там, — отмахнулся Цахилганов, загораживая Любовь плечом от Сашкиного нехорошего взгляда. — И перестань тут… шляться!

— Эх ты. Единоличник.

Послушно

развернувшись, Сашка расположился с бес-

чувственными девушками на полу, под красным пледом. Однако долго ещё возился, подгребая к себе и укладывая их руки и ноги так и сяк, словно пластилиновые. И всё-то ему было нынче неудобно,

всё — не складно, не ладно…

Чтобы Сашка не увидел ничего такого, Цахилганов прикрывал безвольную Любовь собою и простынёй до рассвета. Поздним утром, под Сашкин храп, он осторожно целовал её,

— под — мизинцем — левой — ноги — обнаружилась — крошечная — родинка — как — маковое — зерно — она — пряталась — в — укромной — шёлковой — ямке —

потом лежал без движенья и смотрел в потолок,

чтобы успокоиться.

Сашка перестал храпеть, когда часы показали десять. Он бросил плед на Цахилганова и испарился,

не умывшись.

Растерянные девушки уже поднимались с пола и отводили больные глаза от кушетки, отыскивая свои одежды. Цахилганов сделал вид, что спит.

…Все они всегда уходили очень тихо,

плотно закрывая за собою дверь.

Но на этот раз Цахилганов поднялся после их ухода. Он запер верхний, а потом и нижний замок.

303

Любовь стала приходить в себя довольно поздно, когда Цахилганов уже принял душ и укрыл её пледом до самого подбородка. Он сидел рядом, на краю кушетки,

одетый и причёсанный,

не включая музыку…

В окне падал сонный тяжёлый снег, и чайник шумел на кухне задумчиво, мирно. Потом за стеклом звенькнула синица, раз и другой…

— У меня что-то с головой, — пожаловалась Любовь. — А где все?

— Зачем тебе все? — Цахилганов потрогал бледные её виски.

— Он в самом деле что-то подсыпал в вино?.. — спросила Любовь про Сашку — и отстранилась. — Какие у тебя странные глаза. Сегодня. Тихие.

— Всего пару кристаллов, — солгал Цахилганов небрежно, вставая. — Чтобы слегка ощутить дыхание смерти. В таких дозах яд не опасен… Люба! А если бы мы умерли с тобой этой ночью вместе? Разве это было бы не прекрасно?

— …У смерти запах, — поёжилась она боязливо. — Запах падали.

— А. Вы уже были на вскрытии, — понял Цахилганов.

— Ты так неподвижно смотришь, — не слышала она. — Погляди лучше туда. Какой снег идёт… Я не помню, как я раздевалась… Мне надо одеться. Извини…

Цахилганов пошёл на холостяцкую свою кухню и долго мыл там заварной чайник, прежде чем насыпать в него заварку. Вернувшись, он снова сел на край постели, и она пугливо поджалась, полуодетая.

— Ничего плохого не произошло, — сказал он ей. — Не бойся меня никогда, ладно? Какая ты… ясная.