5/4 накануне тишины
Шрифт:
Как ни крути, а брак Цахилганова оказался самым
удачным. И если бы он немного приглядывал за Любовью,
плюнув на сомнительные свои дела,
он не проглядел бы главного,
— пассивного — её — самубийства…
— Люба, ты молчишь и молчишь. Жена моя… Как бы я хотел говорить с тобой…
Цахилганов поразглядывал надписи на тёмных солнцезащитных флаконах,
они
— Неужели ты больше не видишь меня?.. Мы потеряли возможность всматриваться друг в друга…
Эта возможность ушла из жизни, их жизни.
Но голос Любы ещё звучит иногда в этом мире —
бесконтактно…
— Не молчи…
Какое-то из её слов станет последним,
— или — уже— стало.
— Скажи что-нибудь…
— Вспомни! Ты что-то спрашивала про птенцов, Люба, — расхаживал он по палате. — Я, правда, не очень хорошо тебя понял. Это Барыбин у нас большой специалист по иносказаньям. А я дилетант… Люба!!! Нельзя же так долго молчать…
Любовь застонала.
— Что? — Цахилганов склонился над женой. — Что? Здесь — больно? Или здесь?
— Они вырастут… Налетят целой стаей, — едва слышно проговорила Любовь.
— Отпрыски! — рассёк вдруг пространство решительный, непримиримый голос Дулы Патрикеича. — У-у-у-у — у!..
— Пустое, — успокоил Цахилганов то ли себя, то ли жену, то ли старика. — Всё пустое…
А можешь ли ты объяснить себе, Цахилганов, отчего это у Барыбина-младшего,
у Боречки то есть,
раздвоенный подбородок?
Отбой: Цахилганов никогда не храпит по ночам. В отличие от Сашки. А этот барыбинский отрок бесчинствует во сне, словно бешеный вантуз…
— Не бойся. Ничего не бойся, Любочка. Когда Мишка перестанет пичкать тебя препаратами из слепых флаконов, ты придешь в себя. Пусть не надолго… Ты вырвешься из круга своих наркотических представлений. Они пустые, Люба…
— Её нет… Она высиживает где-то птенцов, — шелестел голос жены. — Как же я… справлюсь, если их будет много?
— И хорошо, что нет, — с деланой бодростью уверял жену Цахилганов. — Зато я здесь. Я с тобой. Только с тобой. С одной тобой. Слышишь?
Я навсегда теперь — с тобой. Правда.
Что бы ни случилось…
Любовь открыла глаза и смотрела на него, видя.
— Тебя долго не было, — она подбирала слова, выговаривала их с тщательностью, распределяя силы правильно и разумно. — Сейчас… Ты так хорошо сказал, что… Мне не хочется уми… умирать.
— Вот и умница, — погладил её руку Цахилганов, едва не заплакав от благодарности. — Если
— …Живи, — приговаривал он тихо, боясь голосом спугнуть возникшее в ней и совсем слабое желание. — Прошу тебя. Живи…
— Да… — сказала она успокоенно, отворачиваясь.
Цахилганов разволновался. Вон что! Его нарочно запугал Барыбин. А она не безнадёжна — Любовь отвечает!
Но… как же она бледна сегодня, как бледна. И эти землистые тени под скулами, раньше их не было…
Вдруг розовое тело Горюновой снова,
словно резиновое,
качнулось в его глазах.
Опять. Опять эта Горюнова! Бесстыжая. Настырная.
Ты, со своими говяжьими телесами, смеешь лезть в память даже сейчас?! Сгинь!
— Я только с тобой, Люба! Веришь?
…А может, развязная чувиха Горюнова и есть именно та женщина, которая — оживляет? Вульгарная, пышущая глупостью и здоровьем…
Шла бы ты подальше, Горюнова, со своей молодой плотью, красной, как освежёванная туша!..
Любопытно, какую такую пользу науке способна принести эта преподающая
— дающая — знания —
бабёнка с кошёлочным сознаньем?
Какую такую элиту советского периода она тщится изучить — и зачем? Да ей, с её вульгарными ужимками и чепухой, которую она несёт… Ей бы в магазине искусственными членами торговать, а не лекции читать.
А он-то перед нею рассуждал на ступеньках —
про Козлова и «Арсенал»!..
И высокопарно толковал ей, тоже что-то громко изрекающей, про «Электрические сны» и прочее,
— хм — нелепица — несуразица — бессвязный — можно — сказать — разговор — по — мотивам — второго — фортепианного — концерта — С. — Рахманинова —
зачем?!.
— Спи, Люба… Спи! Нет никаких птиц. Нет хищных птенцов. Нет никаких ублюдков. А есть покой, Люба… Он у нас впереди…
В покое, к счастью, нет ничего!
Там полное равенство.
Там нет униженных — и нет победивших,
нет жертв — нет палачей,
нет хищников — нет пострадавших…
Прозрачные искусственные жилки свисают с капельниц и несут в вены жены лекарства от боли —
лекарства от действительности –
искусственно — затянувшейся — безрадостной — действительности —
но если он скажет реаниматору Барыбину одно только слово, этот совершенный и полный покой для Любы наступит сразу.
Думая так, он вдруг успокоился и, кутаясь уютно в байковый халат, полудремал-полудумал. Ведь смерть — это, в любом случае, отключка от земной жизни. И разве это, само по себе, не благо?