5/4 накануне тишины
Шрифт:
Тут Сашка запел с весёлыми переливами, вываливаясь на лестничную площадку. Он гулко бил себя в грудь кулаком, нащупывал неверными ногами ступеньки, оборачивался, перекручивался, но не падал:
— И заррреза-а-ал сам си-ибя — вии-сёлый рызга-авор!..
— Это Барыбин зарезал! Себя. Сам!.. Беги к нему! Окажи Мишке скорую медицинскую помощь, — наказывал Цахилганов из дверного проёма. — Сделай ему укол от глупости. И поставь пиявку на нос! Чтобы прозрел…
Но
стала его женой,
с последующей унылой их свадебкой,
на которой, кроме родственников невесты,
не было никого…
С рискованными балами было покончено. И Сашка разлюбил свою смуглую аптекаршу — добытчицу «зелья» — навечно;
за ненадобностью.
Проболтавшись в одиночестве до осени, Самохвалов женился на продавщице винного магазина — ещё более пожилой, чем аптекарша. Но развёлся спешно — вертлявая и весёлая, старуха приносила домой подозрительно много спиртного,
будто стремилась во что бы то ни стало споить его прежде времени.
К тому же, чокаясь, она, шестидесятилетняя, имела дурную привычку пугать его лихой фразой: «Мы будем жить долго и счастливо и умрём… в один день!» — типун ей на язык. Причём, поперхнувшись от вдохновения, она всегда кашляла после этого
до опасной мертвенной синевы
— будто каркала, наклоняясь всё ниже и ниже.
А Самохвалов, оцепенев от близких сроков кончины, забывал колотить старуху по костлявой спине,
как она её ни подставляла,
вертясь и изгибаясь по-всячески.
Впрочем, лет через пять, как-то летом, женой прозектора Самохвалова стала довольно молодая, но уже — чинная, заведующая кулинарией, носившая на голове витиеватую причёску под названием «хала».
В постели заведующая уютно пахла корицей, мускатным орехом, ванилью и кардамоном.
С нею жилось спокойно и спалось мягко, однако длилось это не долго: Сашке показалось,
будто он начал толстеть.
Он предупредил заведующую: «Сахар — белая смерть!» Но жена только приторно улыбалась и выставляла на стол всё более и более сладкую сдобу,
словно желая угробить его булками наверняка.
И Самохвалов понял: она добивалась его ожирения как залога супружеской верности…
Тогда он спешно расписался с выпускницей десятого класса — рослой девочкой с плоской спиной и двумя толстыми короткими хвостами на макушке,
торчащими, будто поленья, —
чтобы воспитать из неё, неиспорченной, жену
как раз для себя,
— его — Tabula — rasa — должна — была — сидеть — дома — в — полной — невинности — и — слушать —
Самохвалова.
Одного лишь его…
Выпускница
будто разноцветными прыгучими котятами,
принялась мелькать спицами,
вывязывая Самохвалову жилет за жилетом.
Так минул год. И к юбилею совместной счастливой жизни она связала Сашке ватную шапку-шлем с круглой зелёной пуговицей под подбородком. А потом обиделась до слёз — на то, что Самохвалов эту свою вязаную шапку почему-то сразу же люто возненавидел.
— Не её, а меня ты не любишь! — безутешно мотала она своими двумя хвостами на макушке.
И дальше уж только капризничала, и отгоняла его от себя всякими пошлыми словами,
— уйди — противный — не — для — тебя — цвету.
Чтобы угодить выпускнице, Самохвалов всё же покорился. Он целый год не только ходил в шапке-шлеме, в свитере и жилете, но ещё и в вязаных варежках,
висящих на резинке,
провздетой в рукава пальто.
Готовясь ко второму юбилею, Tabula rasa всерьёз сделала выпад длинной спицей, будто рапирой, и нанесла Самохвалову самый настоящий боевой укол,
— ей — не — понравилось — что — муж — возникнув — внезапно — в — своём — шлеме — и — в — варежках — косо — взглянул — на — рослого — азербайджанца — перенимавшего — у — неё — всё — это — зимнее — время — приёмы — рукоделия — сидя — рядом — на — диване — без — майки.
Тогда Сашка понял: рано или поздно она проколет его насквозь, в самое сердце, как только он сделает что-либо не так.
Конечно, он не ожидал прокола за низкую зарплату или за расколотое блюдце, но стал тревожен, суетлив и сер, будто городской воробей. У него появилась привычка вертеть головой во все стороны, подмечая малейшие движения рук своей вязальщицы и, на всякий случай, улыбаться заискивающе, выставляя руки вперёд…
Как-то утром, обнаружив спицу у себя под одеялом, он вскочил, засунул варежки с резинкой и все клубки в растянувшуюся шапку-шлем, вручил жене и отправил её из квартиры, мягко, но часто подталкивая в плоскую молодую спину.
С мамой ей будет лучше! И азербайджанцу тоже. Рукодельщику… С мамой. С мамой.
Спускаясь по лестнице, Tabula хныкала,
жаловалась на то, что лучшие годы
она отдала домоводству,
и теряла клубки;
они прыгали за ней
по ступеням
пушистым резвым выводком
и некоторые даже её обгоняли.
Усатая, но очень красивая женщина-психиатр устраивала Самохвалова больше всех предыдущих жён,