505
Шрифт:
и к ели жмётся ель,
вино бежит по вене,
из русла в норы бель;
мошны богаты, души,
все сыты, щедр Бог,
волна ласкает сушу,
и в бой не рвётся рог;
послушны дети, звери,
богата всем земля,
приветливы все двери,
не ранит рук игла;
и слуг царицы хвалят,
и гвоздь прибит в доске,
все счастие всем дарят…
Лишь я один в тоске.
Заряна
Дари
широкий облик юных глаз,
и стан задорный, узкоплечий,
танцует что под этот джаз.
Дарись ему, и он ответит
солидным взмахом и вином,
монетой ласку, шарм отметит,
пока темно за тем окном.
Салютом смейся, лей желанья,
копною белых крон кружи;
цепляя слогом заклинаний,
над ним так сладко ворожи.
И не гонись за новой данью,
ведь душу он тебе отдал,
и, уходя за красны ткани,
к твоим распятьям припадал.
Вручайся вновь. Не скоро утро.
Он вновь опять у ног твоих,
окутан сетью милой пудры,
чулок до чуда колдовских.
И до рассвета пой умело.
Он рядом будет миг и час.
А я пером почти в апреле
навек благословляю Вас!
Заряне Слепокуровой
Имя креста
Среди всего, что станет верой,
трёхглавья ставленных крестов
стоит посланец чуда, меры
надво?е скре?щенных перстов.
Великий жар кровавой маски,
фонарь среди бесправья, тьмы
такой недолгой ясной сказки,
что знали в этой жизни мы.
Потоки слов, безмолвной силы
даруют всем покой вокруг.
Дрожат так трепетно все жилы,
вновь источая вести звук.
И он, уже дождём омытый,
покрытый влагой, как Ахилл,
влюблённым сердцем уязвимый -
одной из сильно-слабых жил,
любя?щей люд. Прощая слабость,
распят, но зорок на посту,
не негодуя, верит в радость
сквозь боли, капли и тоску.
Pops
Ты знаешь сотню песен,
в придачу к ним куплет,
который также лестен.
Я знаю им ответ
одной строкою меткой,
что чары все падут.
И шарм мелодий веткой
сменить могу. Все врут
их ноты, цвет и скорость,
скрывая глупость слов,
неся ущерб и по?рость
основам всех основ:
творя из тигра кошку,
из роз подножный корм;
неся не суть под кожу,
а только яркость форм.
Забудь такие песни!
Розеток ток – на ноль.
Пусты, но так помпезны.
Основа смысла – боль.
Лишь в ней всего потоки,
в одной всего строке.
Вся вечность, моря соки
в одном таком глотке.
Простая
В ней нету дна и нету выси,
и нету плоскости лугов,
и гротов, сытости и жизни,
наклонов, выгибов углов.
Она – прострация, средина,
межа меж небом и землёй.
Она – абстракция, рутина;
не сжата цепью и семьёй.
Она без времени и ранга,
невидный ветер, пыль времён.
Она без бремени и флангов,
без флага, почерка, имён.
Она – весь мир, и шире граней,
при том всегранна, и ничья.
Она – Псалтырь и сборник брани,
исток морей, финал ручья.
Она – никто, ничто и нечто,
что мне видна, и только мне.
Её готов любить я вечно
в ночи, рассвете, утре, дне!
Оружие смерти
Оружье смерти мне готовь,
и я нырну в петли той прорубь,
на дуло я направлю бровь,
иль приговор приносит голубь?
Пусть дикий сок отравой зла
по сети вен, шипя, польётся,
иль пусть амурная стрела
вмиг гарпуном кривым воткнётся!
Иль шин поток меня снесёт,
гуашью скрасив пыль дороги?
Пустыня сок мой иссосёт,
замёрзну ль камнем на пороге?
Обняв сугроб иль чан с вином,
усну, забыв позыв проснуться?
Войду ли в штиль озёр винтом,
чтоб тайн невидимых коснуться?
Иль дно реки вдохнёт меня,
иль буря шею скрутит рогом?
Надеюсь, вынув из огня,
меня представят перед Богом!
В любую пору, час и год,
минуя жар и холод паник,
любую смерть, любой исход
готов принять усталый странник!
Ромашкины. Гербарий
Халва, запитая вином,
и вкус любовности в борделе,
мечта в потоке временном -
всё это ты, на самом деле.
Тебя адамьи я любил
среди всего и вся в округе.
Себя же адово сгубил,
и ты не стала мне супругой.
А знаешь, ты всегда во мне,
тебя ищу во спинах, ликах!
Ты с божьим духом наравне,
свеча темниц моих великих.