505

Рождение

В преддверьи таинства рожденья,

я знаю, трудно так дышать.

Как после ночи пробужденье

приходит, вдохами пыша.

Как между штор парчи и фетра,

плывётся и?з дому долой

к рассвету, оставляя недра,

омывшись тёплою водой.

И изо тьмы выходишь в космос,

где птичьих песен голоса,

лучи так радуются росам,

и в ветре вьются волоса.

А

цветы, печали, низ и высь…

Эй, отворяй, крича и плача,

ворота розовые в жизнь!

На свет выныривай, порхая,

одевшись в жилы и года,

вдыхая вновь и выдыхая,

твори везде жизнь, и всегда!

Предложение

Пурпурные юные щёки

так ярко цветут на лице,

как спело-малиновым соком,

увидев подарок в ларце,

сияющий так драгоценно

средь бархатных стенок его.

А волос коричнево-пенный

клубился кудряво, легко.

Согласия ждущий в уюте

он, трепетной дрожи руки,

и ждущий прекрасной минуты,

листает секунды-листки.

Он тихий, такой одинокий,

сулящий единство собой,

даримый, дарящий, стобокий,

и нежно гранёный резьбой.

В лучах он играется света,

сиянья добавив к теплу.

И он в ожиданьи ответа

вмиг замер в любовном пылу…

Зверь

Призывный рык издав слышнее,

раздев всю пасть до белизны

клыков, и шерсть подняв пышнее,

я рву тела, дух, что грязны.

Сминая шкуры, жилы, кости,

лес санитарю от врагов,

срезая их устами злости

от лап до рёбер, глаз, рогов.

Могилю тут же их нападки

и противленье, дикий рёв.

И их уже дыханья гладки,

как шеи колотых коров.

Трава слюны напьётся, крови,

как битвой я напился всласть.

Ах, как бы мне от смены новой

однажды в зубы не попасть!?

Казахстан

В степи и серости, удушьи

травою вялой, пылью дней

глаголит поле от засушья.

Беда всё суше и длинней.

Тут сохнут стебли одичало,

и зверь умолк у борозды

ручья былого. Остры жала

кустов. Песок поел следы.

Пруды окопами все стали.

Оскрипли голос, дверь, окно.

Ветра бельё в узлы связали,

степи разгладив полотно.

Среди камней самумы сеют

песчинки в поры на поля.

Среди бездождья, суховея

кротом беременна земля.

И лишь она одна рожает,

но всё слепых, да и немых.

Светило живь всю выжигает,

творя из нас одних, седых.

Изрублен лес лучами солнца.

И колос тянет ввысь ковыль.

Иными "адом" всё зовётся,

а нами – "раем, где лишь пыль".

Пастух

Терпя пастуший долг, потуги,

палящий жар из синевы,

водой омытую округу,

примерил я судьбу вдовы:

лишился дела и молочья,

с кнутом в мазутовой руке.

А пуха смазанные клочья

плывут торосами в реке.

Следы кровавые печатью

легли, теряясь, от меня.

Клыки капелию за гатью

залили кровью святость дня.

Цветы ещё аллее стали,

а я бедней на пять голов,

что блея, даже воя, звали

спасти от голода волков.

В сырой траве звонче?е звуки.

Но слуха глушь липка, темна.

Запомню их с виной и мукой

живые сердцу имена.

Самопожертвование

Ища огонь, отринув воду;

даря подмогу всем хромым;

шагая мимо леса, брода;

и вторя то, что я любим;

о травах, облаке заботясь

и обо всех, чей скуден ум;

с врагами и богами ссорясь,

не набирая войск и сумм;

даря, дарясь и торжествуя

уменьем дать и не просить;

и пред глухими повествуя

о всём уменьи слушать, жить;

за вдов помеченных печалью

прося, трудясь, и их храня;

и не тавру?я злой печатью

рабов; царящих не браня;

вещая словом среди суши

и кучи, где червя?т ужи;

и выступая за вседушье,

я сам остался без души.

Авианалёт

Меж оспин луж огни проказы,

дымятся струпья всех руин,

капель напалма, душат газы,

но битый город ещё жив.

И живы в норах змеи, мыши,

и люди, что равны им всем.

А смерть глядит в просветы крыши,

как раньше Бог на свой Эдем.

Окно роняет вновь осколки.

Водой плюёт из рваных труб

горящий дом, съедая полки,

траву? волос, кусок из губ,

из губ умерших, звавших Бога.

На звук молитв летел снаряд.

Горела жизнь и бант, дорога

и чей-то свадебный наряд.

Тревога била… запоздало,