5том. Театральная история. Кренкебиль, Пютуа, Рике и много других полезных рассказов. Пьесы. На белом камне

Франс Анатоль

Во время пребывания в Гааге у него были кое-какие похождения, в итоге которых он понял, как сильно любит Фелиси. Его любовницами были признанные красавицы. Но и г-жа Бумдернут, рослая и свежая брюсселька, и сестры ван Крюизен, модистки с Вивера, и Сюзетта Берже, подвизавшаяся в театре Фоли-Мариньи, который гастролировал в тот сезон в Северной Европе, дали ему только наслаждение, но не полноту счастья. В их объятиях Робер мечтал о Фелиси, он понял, что из всех женщин его влечет она одна. Только после знакомства с г-жой Бумдернут, сестрами Крюизен и Сюзеттой Берже он полностью осознал, как дорога ему Фелиси Нантейль. Если придираться к словам, надо сказать,

что он ей изменял. Таков общепринятый термин. Есть и другие, означающие то же самое, но менее употребительные. Но если вдуматься глубже, он ей не изменял. Он искал ее, искал в других и понял, что найдет только в ней самой. Он чувствовал всю бесполезность своего воздержания, злился и даже испытывал какой-то страх при мысли, что вся необъятность его желаний отныне сосредоточена на таком малом количестве живой материи, на одном-единственном хрупком предмете. И оттого, что к его любви примешивались нетерпение и ненависть, он только сильнее любил Фелиси.

В день своего приезда он назначил ей свидание в холостой квартире, которую для этого случая уступил ему богатый сослуживец по министерству иностранных дел. Она помещалась на авеню Альма, в первом этаже очаровательного дома — две комнатки, стены которых были оклеены спокойными светлыми обоями с подсолнечниками, чьи коричневые серединки и золотистые лепестки радовали глаз. Рисунок бледно-зеленой с цветами на длинных стеблях мебели в декадентском стиле повторял плавные изгибы лилий, и это придавало всей обстановке хрупкую томность болотных растений. Высокое зеркало стояло слегка наклонно в раме из переплетенных тонких стеблей, которые заканчивались нераспустившимися венчиками цветов, и эта рама сообщала зеркальной поверхности свежесть воды. Перед кроватью лежала шкура белого медведя.

— Ты!.. ты!.. Это ты!

Больше она ничего не могла выговорить.

Она видела его тяжелый, блестевший желанием взгляд, она смотрела на него, и глаза ее затуманивала страсть. Огонь, пылавший у нее в крови, пламя, сжигавшее ее лоно, горячее дыхание, распалявшее ей грудь, влажный жар чела волной прихлынули к ее устам, и Фелиси впилась в губы своего возлюбленного долгим поцелуем, пламенным и свежим, как цветок, окропленный росой.

Они задавали сразу кучу вопросов и перебивали друг друга, не слушая ответов:

— Ты скучал вдали от меня, Робер?

— Значит, тебе дали дебют во Французской Комедии?

— Гаага красивый город?

— Да, уютный городок. Красные, серые, желтые дома с двускатными кровлями, зелеными ставнями и геранью на окнах.

— Как ты там жил?

— Да так… понемножку… Ходил гулять на Вивер.

— Надеюсь, за женщинами не ухаживал?

— Ну вот еще! Конечно, нет… Какая ты красивая! Ты совсем поправилась?

— Да, да, совсем поправилась.

И вдруг с мольбой в голосе она сказала:

— Робер, я люблю тебя. Не бросай меня; если ты меня бросишь, другого я не полюблю. А что тогда со мной станется? Ведь ты же знаешь, я не могу жить без любви.

Он ответил ей резко, грубо, что даже слишком любит ее, что только о ней и думает:

— Я дурею от любви к тебе!

Резкость его ответа восхитила и успокоила ее больше всяких любовных клятв и нежных уверений.

Она улыбнулась и стала раздеваться, ибо была щедра и великодушна.

— Когда твой дебют во Французской Комедии?

— В этом месяце.

Она открыла сумочку и, вытащив вместе с пудрой расписание репетиций, протянула его Роберу. Фелиси не могла налюбоваться на этот лист бумаги со штампом Французской Комедии и далекой великой датой ее основания.

—

Видишь, я дебютирую в роли Агнесы из «Школы жен».

— Хорошая роль!

— Еще бы!

И, раздеваясь, она тихонько повторяла все время вертевшиеся у нее на языке стихи:

«Я в сердце ранила?» — Я страх как удивилась! [66] «Да, — говорит она, — вы ранили как раз Того, кто был вчера недалеко от вас». «Ума не приложу, — старушке я сказала, — Уж не с балкона ль что тяжелое упало?»

Видишь, я не похудела…

«Нет, — говорит она, — глаза всему виной, От взгляда вашего страдает наш больной…»

66

Я в сердце ранила? — Я страх как удивилась! — Здесь и далее Фелиси декламирует монолог Агнесы из второго действия комедии Мольера «Школа жен» (1662).

Я даже скорее пополнела, но не очень.

«Как! — изумилась я. — О боже! Зло от глаза! Откуда же взялась в глазах моих зараза!»

Он с удовольствием слушал стихи. Античную и французскую классическую литературу он, правда, знал не лучше своих сверстников, но он обладал большим вкусом и любознательностью. А Мольера он, как истый француз, понимал и глубоко чувствовал.

— Какая прелесть, — сказал он. — Ну, пойди же ко мне.

Она спустила рубашку спокойным чарующе грациозным движением. Но из желания потомить его, а также из любви к сцене она начала монолог Агнесы:

Однажды на балкон присела я с шитьем, Как вдруг увидела: под ближним деревцом Красивый господин; он взор мой, видно, встретил…

Он позвал ее, привлек к себе. Она выскользнула у него из рук и, подойдя к зеркалу, продолжала декламировать и играть:

И тут же вежливым поклоном мне ответил.

Она согнула колени и присела сначала слегка, затем ниже, потом, вытянув вперед левую ногу и отведя назад правую, сделала глубокий реверанс:

И я, невежливой прослыть не захотев, Ответила ему, почтительно присев…

Он опять позвал ее, уже нетерпеливо. Но она снова присела, не спеша, с забавной точностью проделывая все движения. И продолжала декламировать и делать реверансы там, где это полагается по тексту и по издавна установившейся традиции: