5том. Театральная история. Кренкебиль, Пютуа, Рике и много других полезных рассказов. Пьесы. На белом камне
Шрифт:
— Очень мило, что вы зашли справиться о моем здоровье, — сказала она. — Спасибо. Мне лучше.
— Фелиси заработалась, совсем заработалась, — сказала г-жа Нантейль. — Она очень устает от той роли, которую играет в «Решетке».
— Да нет же, мама.
Разговор перешел на театр и скоро оборвался.
В наступившем молчании г-жа Нантейль спросила г-на де Линьи, продолжает ли он коллекционировать старые модные картинки.
Фелиси и Робер с недоумением посмотрели на нее. В свое время, чтобы объяснить свидания, которых они не могли скрыть, они придумали модные картинки. Но и тот и другой уже успели забыть о них, так затуманила им головы любовь. Только г-жа Нантейль, свято чтившая
— Дочь говорила, что у вас целая коллекция старинных картинок и что она пользуется ею для своих костюмов.
— Совершенно верно, сударыня!
— Пойдемте, господин де Линьи, — сказала Фелиси. — Я хочу показать вам, какой костюм я придумала для Сесиль де Рошмор.
И она увела его к себе в спальню.
Это была небольшая комнатка с обоями в цветочек, с зеркальным шкафом, двумя мягкими стульями, обитыми волосяной материей, и железной кроватью под белым пикейным одеялом. Над кроватью висела чаша со святой водой и буксовая ветка.
Фелиси долгим поцелуем поцеловала его в губы.
— Я люблю тебя!
— Это правда?
— Да, да. А ты?
— Я тоже люблю тебя. Я не думал, что так полюблю тебя.
— Значит, это пришло потом.
— Это всегда приходит потом.
— Ты прав, Робер. Заранее знать нельзя.
Она покачала головой.
— Вчера я совсем разболелась.
— Ты советовалась с Трюбле? Что он сказал?
— Он сказал, что мне необходимо отдохнуть, успокоиться… Родной мой, нам придется недельки две еще быть умниками. Ты огорчен?
— Ну, конечно.
— Я тоже огорчена. Но что поделаешь?..
Он прошелся несколько раз по комнате, ко всему приглядываясь. Она следила за ним с некоторым беспокойством, опасаясь, что он будет расспрашивать о незатейливых украшениях и простеньких безделушках, скромных подарках, происхождение которых не всегда объяснишь. Выдумать, конечно, можно все, что угодно, но легко запутаться, нажить неприятности, а стоит ли из-за такой ерунды! Она постаралась отвлечь его внимание.
— Робер, открой мой ящик для перчаток.
— А что там в этом ящике?
— Фиалки, которые ты мне подарил в первый раз. Родной мой, не оставляй меня. Не уезжай… Как подумаю, что не сегодня-завтра ты можешь уехать за границу, в Лондон, в Константинополь, я с ума схожу.
Он успокоил ее, сказал, что его хотели послать в Гаагу. Но он не поедет, добьется, чтобы его оставили в министерстве.
— Обещаешь?
Он искренне обещал. И Фелиси повеселела.
— Видишь, родной мой, — сказала она, кивнув в сторону небольшого зеркального шкафа, — вот перед ним я разучиваю роли. Когда ты пришел, я работала над четвертым действием. Я пользуюсь теми минутами, что бываю одна, и пытаюсь найти верный тон. Я стараюсь говорить на одном дыхании, плавно. Если бы я послушалась Ромильи, речь у меня получилась бы отрывистая, а это мельчит образ. Мне надо сказать: «Я вас нисколько не боюсь». Это самое эффектное место в роли. Знаешь, как Ромильи хочет, чтобы я сказала: «Я вас нисколько не боюсь»? Сейчас объясню: надо закрыть ладонью рот, растопырить пальцы, так чтобы на каждый палец пришлось по слову, сказанному отдельно, особым тоном, с определенной мимикой: «Я, вас, нисколько, не, боюсь», словно я показываю марионеток! Не хватает только надеть на каждый палец бумажный колпачок. Как это тонко, как умно, правда?
Потом, откинув волосы со своего высокого лба, она сказала:
— Сейчас я тебе покажу, как я это делаю.
Неожиданно преобразившись, выросши, она сказала с наивной гордостью и спокойным простосердечием:
— Нет, сударь, я вас нисколько не боюсь. Зачем мне вас бояться! Вы думали поймать меня в расставленную вами западню, и сами оказались в
Фелиси обладала таинственным даром перевоплощаться и внутренне и внешне. Линьи был под обаянием красивой иллюзии.
— Ты просто поразительна!
— Послушай, котик. На мне будет большой батистовый чепчик с оборками, в несколько рядов до самых щек. Потому что по пьесе я девушка времен революции. И надо, чтобы это чувствовалось. Надо, чтобы я вжилась в революцию, понимаешь?
— А ты знаешь революцию?
— Ну, конечно! Дат я, понятно, не помню. Но у меня есть чувство эпохи. Для меня революция — это шарф, скрещенный на гордой груди, это полосатая юбка, не затрудняющая движений, это пылающие щеки. Да, да! вот как!
Он стал расспрашивать ее о пьесе. И понял, что пьесы она не знает. Ей не надо было знать. Она угадывала, инстинктивно находила все, что было нужно.
— На репетициях я не очень стараюсь. Все придуманные эффекты я приберегаю для публики. Воображаю, как удивится Ромильи… Все просто лопнут с досады… А Фажет так та, родной мой, сляжет в постель.
Она села на старый стульчик. Ее лоб, только что белый, как мрамор, порозовел; она снова стала девчонкой.
Робер подошел к ней, заглянул в ее очаровательные серые глаза и, как вчера у горящего камина, подумал, что она лгунья, трусиха и недоброжелательно относится к подругам; но подумал без злобы. Он подумал, что она любила жалкого актеришку, во всяком случае не пренебрегала им; но подумал с мягким сожалением. Он припомнил все плохое, что знал о ней, но без горечи. Он чувствовал, что любит ее не за красоту вообще, а за особую, за ее красоту, не такую, как у всех; что он любит ее за то, что она живое сокровище, бесценное произведение искусства и предмет вожделения. Он заглянул в ее очаровательные серые глаза, в которых, словно в озаренной светом воде, плавали как бы крошечные астрологические знаки. Он так глубоко заглянул ей в душу, что она почувствовала, как ее всю пронизало током. Теперь она не сомневалась, что он видит ее насквозь, и, крепко сжимая его голову ладонями, глядя ему прямо в глаза, она сказала:
— Ну да! я изолгавшаяся комедиантка, но я люблю тебя и плюю на деньги. И таких женщин, как я, не много. И ты это знаешь.
XV
Они виделись ежедневно в театре и вместе ходили гулять.
Нантейль была занята в спектакле почти каждый вечер и ревностно работала над ролью Сесили. Постепенно она успокоилась, стала лучше спать, не требовала, чтобы мать держала ее за руку, пока она засыпает, ее не мучили больше кошмары. Так прошло две недели. И вот однажды утром Фелиси сидела за туалетом и причесывалась; так как день был пасмурный, она пододвинулась к зеркалу и вдруг увидела там не свое лицо, а лицо мертвого Шевалье. Струйка крови стекала у него изо рта; он смотрел на нее и усмехался.
Тогда она решилась сделать то, что считала полезным и нужным. Она наняла экипаж и поехала к нему. На бульваре Сен-Мишель она купила у знакомой цветочницы букет роз. И повезла их ему. На кладбище она опустилась на колени перед скромным черным крестом, которым было отмечено место, куда его положили. Она говорила с ним. Молила образумиться, оставить ее в покое. Просила прощения за то, что бывала с ним неласкова. В жизни нельзя без ссор. Но теперь он должен понять и простить. Что толку мучить ее? Она хочет сохранить о нем хорошее воспоминание. Обещает время от времени приходить на могилу. Но пусть он перестанет преследовать и пугать ее.