5том. Театральная история. Кренкебиль, Пютуа, Рике и много других полезных рассказов. Пьесы. На белом камне

Франс Анатоль

Она постаралась подольститься к нему и усыпить его ласковыми словами:

— Я понимаю, что ты хотел отомстить. Это естественно. Но ведь в душе ты не злой. Брось сердиться. Не приходи. Я сама буду приходить к тебе, буду приходить часто, приносить цветы.

Ей очень хотелось обмануть его, усыпить ложными обещаниями, сказать: «Успокойся, не волнуйся больше, успокойся, я клянусь не делать того, что тебе не нравится, обещаю исполнить твою волю». Но она не решалась лгать на могиле, да, кроме того, она была уверена, что это бесполезно, что мертвые знают все.

Утомившись, она еще несколько минут продолжала молить и

упрашивать его, но уже не так усердно, и неожиданно для себя заметила, что могилы не внушают ей больше страха и что сейчас она не боится мертвого Шевалье. Она постаралась понять почему, и догадалась; она не боится его потому, что его здесь нет.

Она подумала: «Его здесь нет; никогда нет; он всюду, только не там, куда его положили. Он на улице, в доме, в комнате».

И она в полном отчаянии встала с колен. Теперь она была уверена, что встретит его повсюду, кроме кладбища.

XVI

Вытерпев две недели, Линьи стал настойчиво требовать, чтобы они вернулись к прежнему. Срок, назначенный ею самой, истек. Он не хочет ждать дольше. Она страдала не меньше его. Но она боялась, что покойник вернется. Под разными неловкими предлогами она оттягивала свидание и, наконец, призналась, что ей страшно. Он презирал ее за то, что она такая глупая и такая трусиха. Не ощущая больше ее любви, он говорил ей злые слова; он неустанно преследовал Фелиси своей страстью.

И вот потянулись жестокие дни, безрадостные часы. Теперь она не решалась войти с ним под один кров; они брали экипаж, после долгих скитаний по пригородам выходили где-нибудь на угрюмой улице и быстро шагали, гонимые жестоким восточным ветром, словно подхлестываемые дыханием незримого гнева.

Но как-то выдался особенно ласковый день, и его ласка заворожила их. Они шли рядом по безлюдным аллеям Булонского леса. На фоне розового неба верхушки деревьев казались лиловыми от почек, начинавших набухать на концах тоненьких черных веточек. Налево расстилалась поляна с купами оголенных деревьев и видны были дома Отейля. По дорогам медленно прогуливались в каретах старики, кормилицы катили детские колясочки. Шум автомобильного мотора прорезал тишину леса.

— Тебе нравятся эти машины? — спросила Фелиси.

— Я нахожу, что они удобны, вот и все.

Он не умел управлять автомобилем. Не любил спорта и интересовался только женщинами.

— Робер, видел? — сказала Фелиси, указав на экипаж, обогнавший их.

— Что?

— Там сидела Жанна Перен с женщиной.

И видя, что это его нисколько не трогает, Фелиси сказала тоном упрека:

— Ты вроде доктора Сократа: по-твоему это так и нужно?

В темной ограде елей спокойно дремало светлое озеро. Они свернули направо, по дорожке, идущей вдоль откоса, на котором лебеди и белые гуси чистили перышки.

При их приближении утки целой флотилией, словно живые челны, с шеей, изогнутой, как нос гондолы, подплыли к ним.

Фелиси огорченным тоном сказала уткам, что у нее ничего для них не припасено.

— Когда я была маленькой, папа водил меня по воскресеньям кормить зверей в награду за то, что я хорошо училась всю неделю, — пояснила она. — Папе нравилось в деревне. Он любил собак, лошадей, всех животных. Он был очень добрый и умный. Много работал. Но офицеру, не имеющему средств, живется трудно. Он страдал,

что не может жить, как те офицеры, у которых есть деньги, а потом они с мамой не ладили. Папа не был счастлив. Он часто грустил. Говорил мало, но мы с ним и без слов понимали друг друга. Он меня очень любил… Робер, милый, потом, через много-много лет у меня будет домик в деревне, ты приедешь, мое солнышко, и застанешь меня в подоткнутой юбке, кормящей кур.

Он спросил, почему ей вздумалось поступить на сцену.

— Я знала, что замуж не выйду, раз у меня нет приданого. А следовать по стопам моих старших подруг, работавших мастерицами или телеграфистками, не хотелось. Еще совсем маленькой я мечтала стать актрисой. В пансионе в день святого Николая я участвовала в детском спектакле. Меня это очень увлекло. Учительница сказала, что я плохо играю, но это потому, что мама должна была ей за три месяца. С пятнадцати лет я стала серьезно думать о театре. Потом поступила в Консерваторию. Я работала упорно, очень упорно. Наша профессия выматывает силы. Но успех вознаграждает за все.

Напротив швейцарского домика, приютившегося на островке, они увидели лодку, стоявшую на привязи. Линьи прыгнул в нее и потащил за собой Фелиси.

— Такие огромные деревья красивы и без листвы, — сказала она, — но я думала, что в это время года швейцарский домик закрыт.

Перевозчик ответил, что в погожие зимние дни гуляющие любят переправляться на остров, потому что там тихо, кстати он только сию минуту отвез туда двух дам.

Официант, живший на безлюдном острове, подал им чай; помещение было простое — два стула, стол, пианино, диван. Панель облупилась, паркет рассохся. Фелиси посмотрела в окно на лужайку и высокие деревья.

— Что это за огромный темный ком на тополе? — спросила она.

— Это омела, дорогая.

— Точно какой-то зверь обвился вокруг ветки и гложет ее. Смотреть неприятно.

Она положила голову на плечо своего друга и томно сказала:

— Люблю.

Робер увлек ее на диван. Она почувствовала, что он опустился к ее ногам, ощутила на своем теле его неловкие от нетерпения руки и, покорная, обессилевшая, не стала противиться, зная, что это бесполезно. В ушах у нее звенело. Звон прекратился, и справа от себя она услышала странный резкий и бесстрастный голос: «Я запрещаю вам принадлежать друг другу». Ей показалось, что голос идет откуда-то сверху из чуть брезжущего света, но она не смела повернуть голову. Голос был незнакомый. Невольно, вопреки собственному желанию, она стала припоминать его голос и обнаружила, что забыла его и никогда больше не вспомнит. Она подумала: «Может быть, у него теперь такой голос». В испуге она быстро натянула на колени юбку. Но удержалась, не крикнула, ничего не сказала про голос, боясь, что Робер сочтет ее сумасшедшей, и сама сознавая, что этот голос — плод ее фантазии. Линьи отошел от нее.

— Если я тебе больше не нужен, скажи прямо. Насиловать тебя я не хочу.

Она сидела выпрямившись, сжав колени.

— Пока мы в толпе, пока вокруг нас люди, меня влечет к тебе, я хочу тебя; но как только мы остаемся вдвоем, мне страшно.

Он ответил ей дешевой и злой шуткой:

— Ах так, чтобы почувствовать возбуждение, тебе нужна публика!..

Она встала и подошла к окну. По щекам ее катились слезы. Она долго молча плакала. Потом вдруг подозвала его:

— Посмотри!