7 дней в июне
Шрифт:
– Да, да, конечно, спасибо, товарищ полковник. Приятно было с вами поработать, благодарны за содействие…
– А вот прощаться – не надо, или вы что – решили «повод» зажать?
Опять двадцать пять. О чем это он?
– Ты что, забыл? – Старый тоже смотрел на меня с удивлением.
Что я мог забыть? Ничего не понимаю. Народ вокруг тем временем начал потихоньку посмеиваться.
– Вот что перенос плюс работа с человеком делают. – назидательно поднял палец вверх Володя. – скажи-ка мне, какое сегодня число?
– Число? Сегодня четвертый день – так что двадцать пятое.
Смех стал приобретать характер хохота. Андрюха изобразил, что плюнул на пальцы, приложил их к моим вискам и сказал «Пшшшш…». Они что, издеваются, что ли?
– Так. Перегрелся на июньском солнышке. Поставим вопрос по-другому: какое сегодня число в допереносном календаре?
– Ээээ… двадцать шестое – это первый день, значит сегодня – двадцать девятое? Двадцать девятое! Боже, ну какой же я тупой. Ведь у меня сегодня день рождения – сороковник стукнул!
– Гражданин, предъявите ваши уши – окружившие меня со всех сторон опера опасно надвигались, изображая руками борьбу профессора Мориарти.
– Ни за что! Только после пьянки и подарков!
– Вот именно, мне за подарком от части идти надо, а я тут с вами рассусоливаю – командир, слегка нам кивнув – а что с этими шпаками церемонится – проследовал в направлении основного здания.
А мы пошли в столовую. Там, в «специально обученном помещении» нас ждал стол. Нет, неправильно. Там нас ждал СТОЛ.
Александр Суров. Работник компании сотовой связи. Улан-Удэ.
На третий день начала войны и до меня добрались. Вечером раздался телефонный звонок. Мама взяла трубку телефона первой.
– Да… Это квартира Суровых, – она выслушала и с каменным лицом убрала трубку от уха. Я всё понял без слов.
– Мам, я рыльняк сам себе соберу. Ты куда мой рейдовый убрала? Мам, и не надо ничего печь – ну, не успеешь ты. Да, я пряники возьму, сколько осталось. Мам, а что это ты с валосердином… Тебе плохо?
– Саша! Но ведь это война… Ой… Что делать…, - от неё уже чувствительно пахло лекарствами. Он выглядела растерянной и испуганной… Тревожной за меня. Мне стало стыдно, что я повысил на маму голос. Но я ничего не мог сделать…
– Ты же ведь в мирной армии служил. Почему ты…
Тут звонок в дверь, прибежала такая же потерянная Лидия Геннадьевна, наша соседка, тоже вся в слезах – позвонил её сын – и его забирали. На флот.
Блин… я потерял почти сорок минут, прежде чем смог закончить сборы.
Будто камень упал на сердце. Война…
Что ж делать? А что делать? Уже вручили предписание. Вот оно: листок белоснежной бумаги с двуглавым орлом и штампом военного комиссара. И с приказом: как можно скорее прибыть в военкомат.
Я, всё же, простился с матерью. Мы обнялись, сев на дорожку. Мои руки разжали объятия первыми, а мама всё не отпускала.
– Посиди ещё.
Запиликал сотовый, пришла смс: «Санчез! Мы только тебя ждём»
– Мама, – я встал.
– Я вернусь.
Теперь не оборачивайся… Только не оборачивайся…
– Саня! Давай быстрее, – я на ходу запрыгиваю в битком набитый салон микроавтобуса. Он тут же срывается с места в карьер. Сидим друг на дружке, пьём пиво и водку прямо из горла, динамики орут песни о службе в армии, мы обнимаем своих подружек. У кого есть, а у кого нет – те тоже не грустят – дым в салоне – топор можно повесить, и пахнет не только табаком. Доезжаем до центра посёлка – там уже стоят остальные машины наших пацанов. И народ ещё подходит – кто поодиночке, кто парочками, кто пешком, кто на машинах – «Жигули», «Нивы», «Тойоты», «Мазды» и другие японки, микроавтобусы, японские грузовички – вскоре собирается уже приличная толпа. Выбираемся к остальным, чтобы обняться, и выпить на прощание. Кто-то уже влез в дембельскую форму с оборванными украшениями и с наспех прикреплёнными лычками и значками классности. Если у кого-то есть берет – то он уже лихо заломлен на затылке – погранцы, морпехи, десантура, а нас ротный отучал выделяться. И правильно.
– Саня…, -тут я пропущу, ибо нынешняя «мова» у молодежи нецензурна, если кратко – то мы им, агрессорам, натянем половые признаки на глаза и заставим моргать.
– Держи, – ребята протягивают мне белый пластиковый стаканчик, до краёв наполненный водкой, – Жди… Щас вот… Скажем!
– Пацаны! На нас напали колбасники! Ну (цензура) и что… Наши деды их били?
– Да… Да! – невпопад гудит толпа, тут Белый, вэдэвэшник, и мой друг, вдруг резко срывается на крик, – А! Били?!!! Не слышу (цензура)!!!
– ДАААААААА!!! – огненная вода обжигает глотку, прохожие разбегаются от греха подальше…
Моей спины касается чья-то рука. Чьё-то знакомое дыхание и запах хороших духов. Повернув голову я вижу, что не ошибся – перед мной стоит Женя… Ого, это же наша «мисс надменность», только вот сейчас никакой напускной надменности в её глазах нет. Читаю по глазам, что она сейчас «ой как жалеет!», что тогда, на днюхе у общей знакомой, отшила меня.
– Саш, а тебя что… тоже? – голосок то выдаёт.
– Да, – моя рука ложится на её плечо. Она вздрагивает как от удара током, краснеет и всё-таки тоже обнимает меня.
– Дай, – я отбираю бутылку у уже нетрезвого к этому моменту Белого и доливаю в свой стакан. – Держи, – протягиваю Жене нехитрую закуску: кусок чёрного хлеба с колбасой, купленной в ближайшем магазине.
От спиртного её щеки краснеют ещё сильней. А когда мы обнимаемся и целуемся, я чувствую, что наши сердца бьются в унисон. И бились они ещё издавна, просто одна ждала, а другой не решался.