7 дней в июне
Шрифт:
Генерал вздрогнул. Он готов был выдать тираду, более подходящую гамбургскому докеру, чем отпрыску древнего аристократического рода. Дивизия никогда еще не несла таких потерь, ни в Польше, когда в сентябре 1939-го во время сражения за Мокру она потеряла почти сотню машин – но в ней было почти 350 танков, и противостояли ей несколько полнокровных полков. О Франции и вовсе нечего говорить. Собственно говоря, уже сейчас, по уму, дивизию нужно выводить в тыл для пополнения и переформирования. Но сначала он займет этот проклятый Кобрин… Впрочем, не важно, кто войдет туда первым, он или Модель, дела у которого, похоже, идут ничуть не лучше – вдоль идущего параллельно в двух-трех километрах шоссе, по которому должна была наступать третья танковая, вздымались
– Когда будет готова переправа?
– Саперы обещают закончить минут через двадцать, герр генерал-майор. Мы пока соредота…
Голос начальника штаба перебил крик «Алярм! Алярм!» С запада, со стороны солнца, на них наваливался шипящий грохот, и через мгновение в нескольких сотнях метров, там, где работали саперы, в воздух поднялись столбы воды, перемешанной с землей, обломками бревен и кусками того, что только что было живыми людьми. Опять! На секунду барон застыл в каком-то ступоре, и только усилия начштаба и адъютанта заставили его сделать несколько шагов и рухнуть на дно разбитого окопа, рядом с телом убитого русского офицера. Генералу показалось, что лицо убитого выражает какое-то жестокое умиротворение. Затем его взгляд упал на оказавшуюся буквально рядом с его лицом пустую трубу зеленого цвета – по всей видимости, или часть того самого дьявольского противотанкового оружия, или предназначенную для его снаряда гильзу. Некоторое время барон бездумно смотрел на нанесенную на трубу маркировку, состоящую из непонятных цифр и букв: 9К115-2, но потом глаз зацепился за цифры 2007. 2-0-0-7… 2007… 2007 год! В голове барона Вилибальда фон Лангерман-Эрленкампа что-то как будто щелкнуло, и все странности двух последних дней, как мозаика, собрались в четкую картинку.
Уэллс. Машина времени. Бог и русские решили посмеяться над немцами, и подставили под их удар пришельцев из будущего – из 2007, ну, или чуть более позднего года. Могло ведь оружие пролежать несколько лет на складе? Это невероятно, это невозможно, но это объясняет все. Здания, дороги и половинки мостов через Буг, за одну ночь появившиеся там, где еще вчера их не было, причем в том, что их не было, барон был уверен на тысячу процентов – он сам, лично потратил несколько дней на рекогносцировку местности, по которой предстояло наступать его дивизии. Огромное количество автомашин незнакомых очертаний. Великолепное, практически авиационное, горючее на бензоколонке, которую так и не удалось заставить работать из-за совершенно непонятных приборов управления, так что топливо пришлось качать из подземных баков ручным насосом. Изобилие товаров в витринах магазинов. И снова непонятные приборы в здании с надписью «Customs», стоящем в начале ведущего на Кобрин и Барановичи шоссе, в котором состоялось ночное заседание штаба второй танковой группы. Рассказ командира 45-й пехотной генерал-лейтенанта Франца Шлиппера о том, что штурм крепости, к которому так долго готовились, обернулся фарсом: грозные укрепления, по которым было выпущено столько снарядов, оказались уже разрушенными, причем так давно, что успели зарасти травой и кустарником, а вот войск противника в крепости попросту не было. Зато были странные памятники, производившие на солдат явно угнетающее впечатление, а несколько захваченных в крепости орудий оказались стоявшими без затворов музейными экспонатами. Погоны. Незнакомая камуфляжная форма. И это оружие невероятной силы и точности, эти чудовищно быстрые самолеты без винтов, которые вчера дважды разрушали уже наведенные переправы… Они из будущего, и они совсем не собирались воевать. Поэтому так мало войск на границе, поэтому первые удары пришлись в пустоту. Будущее. Нельзя воевать против будущего.
– Я ведь чувствовал, я хотел предложить остановиться и провести тщательную рекогносцировку – билось в голове генерала. Но, похоже, из Берлина давили, да и «быстроногий Гейнц» явно рвался вперед и не хотел ничего слышать. И я промолчал. А теперь мы все обречены, и Германия обречена. Потому что мы обидно и подло ударили сзади ничего не подозревающего человека, думая, что бьем очень сильно. А мы его просто оскорбили. И теперь этот человек вытащит огромную дубину, которая лежит у него в темном чулане, и прихлопнет нас, как мерзкую кусачую собачонку. Потому что для людей из будущего мы… Мы даже не собачонки. Мы просто выползшие из гробов опасные мертвецы, и они постараются побыстрей загнать нас обратно в могилы. Значит, мы все – уже покойники, просто пока что еще не все об этом знают. А ведь в Цоссене наверняка уже знают. Всё знают! Знают, и молчат. И поведут немцев в могилу, стройными колоннами, во главе с этим выскочкой-акварелистом. И мы пойдем, потому что мы – солдаты вермахта, и потому что немцы – дисциплинированная нация.
Над головой прогрохотал очередной русский штурмовик, ухнули близкие разрывы, и генерал-майор барон Вилибальд фон Лангерман-Эрленкамп, командир IV танковой дивизии 24-го моторизованного корпуса II танковой группы, плотней вжал породистое аристократическое лицо в липкую белорусскую грязь.
Боргсдорф. Эмигрант Пётр Михайлов.
– Герр Михайлов, герр Михайлов! – к стуку и громкому голосу хозяйки пансиона добавились удары в дверь чем-то очень крепким и тяжёлым.
Это же мне уже снилось, или нет, подумал я. Боже, как болит голова, больше сотни маленьких кобольдов своими серебряными молоточками усердно стучали в моей голове.
Нет, похоже, это не сон. Бутылка шнапса сделала своё чёрное дело, и я с трудом пытался понять, что сегодня это уже сегодня или ещё вчера.
Стук в дверь становился всё сильнее, и мне ничего не оставалось делать, как открыть дверь.
– Доброе утро. Герр Михайлов, за вами пришли, – в голосе фрау Марты сочилась желчь.
За её спиной в коридоре, опираясь на лестничные перила, стояли два эсэсовца. Я даже не испугался, просто все эмоции, кобольды и головная боль исчезли, оставив холодную пустоту. Я как – бы наблюдал эту сцену со стороны, испытывая лёгкое восхищение оперативностью работы тайной полиции Рейха.
Эсэсовцы улыбались, их широкие, белозубые улыбки просто светились в утреннем сумраке коридора.
– Вот он, – торжественно провозгласила хозяйки пансиона. – Я всегда считала, что герр Михайлов опасен для общества.
– Фрау, я благодарен вам за содействие, но ваш комментарий сохраните при себе и возвращайтесь на своё место, – продолжая улыбаться, жёстко произнёс высокий эсэсовец.
– Оскар, пива нет, шнапса тоже, – я покосился на закатившуюся под стол пустую бутылку.
Высокий эсэсовец, а это был Оскар Штайн, мой товарищ по студенческим попойкам, которого я три года учил русскому языку, повернулся к своему напарнику:
– Что я говорил, он совсем не изменился.
Мы обменялись рукопожатиями и они зашли в мою комнату.
– А старушка не простая, уже два доноса на тебя написала, – всё ещё улыбаясь сказал Оскар.
На фрау Марту было больно смотреть, в её глазах застыл ужас.
Закрыв дверь, я повернулся к своим гостям и спросил:
– Чем я обязан такому раннему визиту.
– Пётр, сперва я представлю своего коллегу – мой университетский друг, указал на второго эсэсовца гауптштурмфюрер Пауль Вольф.
– А визит не такой уж и ранний, уже восемь часов, – продолжил он подошел к радиоприёмнику и включил его.
В коридоре скрипнула половица.
– Пауль, проследи пожалуйста, чтобы фрау Марта занималась только своими делами – тихо произнёс Штайн, разглядывая висящий на стене над приёмником плакатик с предупреждением о запрете прослушивания вражеских радиостанций.
На удивление, вчера уходя из комнаты, я вернул ручку настройки на частоту Берлина и сегодня радиоприёмник верноподданно засветился, но в эфире не было ничего, кроме треска помех.
Подняв с пола бутылку, Оскар понюхал её и брезгливо сморщился, укоризненный взгляд был красноречивее любых слов: – наш законопослушный обыватель пьёт дешевый шнапс, хотя на вечеринке в его распоряжении были лучшие вина Европы.