7 дней в июне
Шрифт:
– Большое спасибо, завтра мы продолжим беседу с историком Алексеем Исаевым.
Я выключил запись и вытащил катушку с магнитной проволокой из магнитофона.
Ко мне подошёл дежурный оператор.
– Проводите меня быстрее к штурмбанфюреру Штайну, – обратился я к нему.
Через три минуты я сидел в кабинете у Оскара.
– Вот доказательство моих слов, – я выложил перед ним катушку с записью. – И вызови Шелленберга, перед тем как прослушать это.
– Оскар, это бомба, а они выкладывают, как малозначащий эпизод, – продолжил я.
Штайн поднял телефонную трубку и произнёс:
– Сеть притащила улов.
Я внимательно посмотрел на Оскара и спросил:
– Во что ты меня втянул? Наверное,
– У гестапо сейчас нет подвалов, а всех задержанных они сразу расстреливают, даже не оформляя арест, – спокойно ответил Оскар, перебирая на столе бумаги.
В кабинет вошёл Шелленберг и аккуратно закрыл за собой дверь.
– Сидите, Штайн, сейчас можно обойтись без этих условностей. Герр Михайлов, я хочу извиниться перед вами за то, что использовал вас втёмную, но на это были свои причины. Подозревать, что операция вышла из-под контроля, мы начали ещё вчера днём, но когда вечером застрелились два наших эксперта, ситуация потребовала моего личного вмешательства. Вы нам понадобились в роли независимого эксперта. Оскар уже передал мне ваш предварительный вывод, а сейчас я хочу получить от вас железные доказательства.
– Вот ваши железные доказательства, – Указал я на стол. – Там полная структура РСХА.
Шелленберг невозмутимо взял катушку, вставил в магнитофон и включил его.
Стоящий рядом Оскар начал переводить. С каждой минутой лицо оберштурмбанфюрера мрачнело всё сильнее.
– Достаточно – произнёс он и выключил магнитофон. – Ну вот, господин инженер, вы стали причастны к смертельно опасным секретам, о которых знают не более десятка высших чинов Рейха и двести миллионов русских.
– Вот, взгляните, – я протянул ему листок бумаги.
– Что это за список, – спросил Шелленберг.
– Это лица, ведущие сепаратные переговоры с англичанами, а в 44 году они организуют покушение на Фюрера.
– Рейхсфюрер?
Я кивнул: – он знал.
– Записи я не делал и передача была на английском. По-моему, они не придают никакого значения этой информации, – продолжил я.
– Или сознательно дезинформируют нас, – продолжил разговор Оскар.
– Штайн, передайте все наши материалы господину Михайлову, – приказал Шелленберг.
– А вам поручается проанализировать всю информацию и представить мне отчёт к восьми вечера, – он повернулся к двери, но перед тем как открыть дверь остановился. – Дневник Гальдера слишком ненадёжен, вы можете опустить этот эпизод.
Калининградская область. Алексей Кулагин, заместитель командира роты, доктор экономических наук.
Непривычно ранний подъем в шесть утра напомнил мне, что я теперь – в армии. Давненько я не слыхивал команду „П-а-а-адъем!“, которую и сам тут же автоматически продублировал – откуда что взялось! – для своего отделения. Встали, оделись, койки застелили, оправились, умылись, построились… Без необходимости сделать кое-кому мягкий втык за небрежно заправленную постель и не расправленное как следует обмундирование дело не обошлось. Борзеть я не стал – сам не люблю, когда борзеют, но порядок все же надо держать, потому что поблажки „своим“ могут далеко завести, и тогда мы – уже не воинское подразделение, а хрен знает что. Все шло своим заведенным порядком. Завтрак, после завтрака – построение… Вот тут все и началось.
Из воспоминаний рядового батальона морской охраны:
„…Поздно вечером 22.06.1941 года две роты нашего батальона морской охраны перебросили по железной дороге из-под Данцига (Гданьск) в Эльбинг (Эльблонг). Еще до рассвета началась погрузка на суда, стоявшие в гавани. Офицер, стоявший у трапа, все время бормотал под нос ругательства. Проходя мимо, я уловил несколько слов, по которым можно было догадаться, чем недоволен офицер Кригсмарине – его калошу бросают в дело, не завершив ремонт. Уже на судне нам объявили боевой приказ: оказывается, северная часть Восточной Пруссии занята русскими (и когда они только успели? – изумился я тогда), и нам предстоит высадиться на побережье южнее Кёнигсберга, чтобы ударом с тыла поддержать наши части, пробивающиеся к городу от Хайлигенбайля (Мамоново). Наша сборная флотилия, в которую мобилизовали все, что могло двигаться, из числа судов, проходивших ремонт на верфях „Шихау“, прошла вдоль берега безо всякого противодействия со стороны противника. Когда мы начали высадку, уже светало, и совсем недалеко можно было различить контуры городских строений. Кёнигсберг был совсем рядом, но силами восьми рот (собранных не пойми откуда), которые высаживались сейчас на берег, штурмовать город было бессмысленно. Надо было перерезать шоссе и железную дорогу и поддержать удар вермахта от Хайлигенбайля. Повинуясь командам, мы быстро занимали позиции. Внезапно со стороны моря донесся грохот, и горизонт озарила бледная вспышка…“.
Не успели мы выстроиться на плацу, как вдруг часть рот сорвалась с места и кинулась куда-то аж бегом. Наш комроты тоже сорвался с места, но через несколько минут вернулся.
– Полк поднимают по тревоге. Почти весь. Первый батальон остается здесь. Это нам крепко повезло – не успели броню получить, вот и не бросили нас дырку затыкать.
– Какую дырку? – высунулся я вперед всех со своим вопросом.
– Немцы двинули крупные силы через границу и уже прорвались где-то между Гусевым и Нестеровым. Семьдесят девятая бригада им дает прикурить, но она еще не развернута, а гансов слишком много. Я так чувствую, что туда сейчас кидают все, что есть под рукой.
– Та-а-к… – протянул мой комвзвода, Тюрин. – Ну, а мы что?
– А мы – в парк, „коробочки“ получать, – разъяснил Баскаков. – Выделяете двух человек от каждого отделения – и за мной. Старшина!
– Здесь, – откликнулся назначенный вчера старшина роты.
– Топай в штаб, там скажут, кого еще из пополнения нам в роту определили.
В парке мы обнаружили, что дела наши обстоят невесело. Баскаков упорно ругался с зампотехом полка.
– Я тебе броню не рожу и на коленке не склепаю, – размеренно печатал слова зампотех с едва сдерживаемой яростью. – И ремонтного завода у меня в кармане нет, чтобы это старье с консервации бегать заставить!
– А меня не колышет! – тоже стараясь не переходить на повышенные тона, цедил наш комроты, играя желваками. – Мне людей в бой вести. И с голой жопой я их не поведу. Рота к бою не готова – так и придется докладывать.
Пока для нашей роты удалось привести в порядок только два БМП-1 и один БТР-60ПБ, и понятно, что эта ситуация злила не только нашего командира, но и весь личный состав роты. В конце концов, Баскаков с зампотехом направились штаб полка, каждый рассчитывая получить поддержку высокого начальства.
Тем временем к нам подгребло пополнение во главе с нашим старшиной. Тут была странная смесь молодых, недавно отслуживших парней, и степенных мужиков, из которых несколько человек были офицерами запаса, как и многие из нас. Штаб расщедрился – дал на нашу роту еще 37 человек, и это позволяло развернуть в каждом взводе по три более или менее полноценных отделения. Но вот куда мы будем рассаживать людей, раз рота пополнена почти по штату? Не по современному, конечно, а по старому советскому, – тому, который мне еще по первым сборам запомнился. А было это уже лет тридцать тому назад… Но ведь нам сейчас, скажем, снайперское отделение комплектовать не из кого – нет у нас снайперов, да и вообще приличных стрелков, считай, нет – разве что сам комроты. За „Метис“, по-моему, только два человека из роты хотя бы руками подержались…