9 1/2 weeks
Шрифт:
захотел, чтобы я ему помогла, налил мне
стакан вина и стал спрашивать, есть ли у меня братья и сестры. Вдруг зазвонил
телефон.
– Сегодня вечером? Нет, нет, это меня не устраивает. Это идиотство
подождет до завтра.
Потом он долго молчит, строит гримасу, качает головой и наконец
взрывается:
– Вот дерьмо! Ну ладно, приходи скорее, только ненадолго, я занят
сегодня...
– Ну, мерзкий тип!
– ворчит он, и вид
огорченный: - Я хотел, чтобы он оставил меня в
покое. Он неплохой парень, мы иногда вместе пропускаем по стаканчику... Но у нас
нет ничего общего, разве что в теннис
мы играем в одном клубе и ишачим в одном заведении. Он часто затягивает работу,
а потом ему приходится брать ее домой.
Он зайдет в восемь часов. Вечно одна и та же история: работа, которую он должен
был сделать две недели назад, не сделана,
и он паникует. Я в самом деле очень огорчен. Мы пойдем в спальню, а ты можешь
остаться здесь и посмотреть телевизор.
– Я предпочитаю вернуться домой, - говорю я ему.
– Вот этого я и боялся! Нет. Останься. Мы сейчас поедим, а потом ты
постараешься убить время, час или два.
Позвони матери, какой-нибудь подруге. У нас впереди будет еще целая ночь. Он
точно уйдет до десяти часов. Хорошо?
– Я никогда не звоню матери, чтобы "убить время". Впрочем, сама идея
убивать время мне отвратительна. Два
часа... Если бы у меня с собой были хотя бы мои бумаги...
– Ну, тогда разберись вот с этим, - говорит он, протягивая мне портфель с
таким услужливым видом, что я начинаю
хохотать.
– Хорошо. Найду себе что-нибудь почитать. Но в спальню пойду я. Не хочу,
чтобы твой приятель знал, что я здесь.
Если он не уйдет в десять часов, я явлюсь к вам, накинув на голову простыню,
верхом на метле и буду делать непристойные
движения.
– Гениально!
Вид у него очень довольный.
– Я все же перенесу телевизор в спальню на тот случай, если тебе станет
скучно. А после обеда схожу и куплю в
киоске журналы, чтобы ты смогла посмотреть, какие непристойные жесты ты
забыла...
– Большое спасибо...
Он строит гримасу.
После бифштекса и салата, мы пьем кофе в гостиной, сидя рядом на мягком
диване, обитом голубой хлопчатой
материей, не новой и вытершейся на углах.
– Как ты варишь кофе?
– спрашиваю я.
– Как варю кофе?
– озадаченно спрашивает он.
– Просто. Пользуюсь
кофеваркой. Это нормально, по-моему?
– Послушай, я готова отказаться от журналов, если
того Жида в белой блестящей обложке,
там, наверху на полке, слева. Я обратила на него внимание, когда мы ели. Я
всегда находила, что он непристоен.
Но когда он достает Жида, оказывается, что он на французском. А Кафка,
который упал на пол, пока он доставал
Жида, на немецком.
– Ничего, - говорю я.
– У тебя нет, случайно, Сердечных горестей Белинды?
Или лучше даже Страстей в бурную
ночь?
– Я очень огорчен, - отвечает он.
– Я не думаю, что...
Его огорчение, стеснительный тон еще больше выводят меня из себя.
– Тогда, пожалуйста. Войну и мир в том, помнишь, прелестном и тонком
переводе на японский...
Он кладет книги, которые держал в руках, и обнимает меня:
– Кошечка моя...
– Мне кажется, - говорю я самым неприятным голосом, - что называть меня
"кошечкой" еще рановато. В конце
концов, мы знакомы всего девяносто шесть часов...
Он прижимает меня к себе.
– Послушай, - говорит он, - я вправду очень огорчен. Я вижу, что
получилось очень нехорошо. Сейчас я отменю
это...
Но в ту минуту, когда он собирается снять трубку, я начинаю чувствовать
себя смешной. Я откашливаюсь,
сглатываю слюну и говорю ему:
– Пусть все будет как есть. Я вполне могу часа два почитать газету, а
если ты дашь мне бумаги, то я напишу
письмо, которое должна была отправить несколько месяцев тому назад. По крайней
мере, совесть будет чиста. Мне нужна
еще авторучка.
Он явно испытывает облегчение, идет к большому дубовому секретеру,
который стоит в другом конце комнаты,
достает оттуда несколько листов кремовой очень тонкой бумаги, и вынимает
авторучку из внутреннего кармана пиджака.
Потом переносит в спальню телевизор.
– Надеюсь, что ты не сердишься. Это больше не повторится.
В ту минуту я еще не знала, до какой степени он сдержит слово.
Когда звонит внутренний телефон, я уже лежу на его кровати, опершись
спиной о подушку, подняв колени и держа
в руке авторучку, тяжелую и приятную на ощупь. Я слышу, как мужчины здороваются,
но когда они начинают спорить, не
могу разобрать ни слова.
Я пишу письмо ("...я встретила этого парня несколько дней тому назад,
начало приятное, он ничем не похож на
Джерри, который теперь совершенно влюблен в Хэрриет, ты помнишь его..."), бегло