999. Последний хранитель
Шрифт:
Солдаты подожгли клочья соломы, которые моментально вспыхнули, за ними занялись сухие дрова, а потом и толстые чурки. Тут с телеги сбросили холщовую тряпку. Все поднялись на цыпочки, чтобы лучше было видно. Настал долгожданный момент для воришек. Теперь запустить руки в карманы было проще простого.
Одни из них стремительным и точным движением перерезали ножом кожаный ремень, державший кошелек. Сообщники, почти распластавшись по земле, поджидали, когда добыча упадет, и быстро удирали с ней. Подрезальщики, как правило, отличались молодостью и ловкостью рук, а сборщиками обычно становились их младшие братья. Они хватали кошелек и сразу ныряли под широкие
В этот день, однако, случилось непредвиденное. То ли пламя взвилось слишком высоко, то ли толпа сильно напирала, а только какой-то парень, вместо того чтобы подрезать ремень кошелька, полоснул ножом по толстому животу торговца быками. Тот споткнулся о младшего братишку подрезальщика, который сидел у него под ногами, упал и заревел нечеловеческим голосом, как его быки, когда их резали. Но толпа не обратила на него никакого внимания. Все глаза были устремлены на телегу, где происходило нечто действительно странное. Вместо провинившихся христиан солдаты бросали в костер огромное количество книг, лежавших под холстом. Разочарование толпы смягчала лишь новизна ситуации. Знатоки приговоров заявили, что книги, наверное, были еретическими. Они угодили в костер, поскольку сжечь авторов не представлялось возможным. И эти умники были правы.
Иннокентий VIII и Родриго Борджа, одетые как обыкновенные знатные горожане, наблюдали за костром из книг из окон второго этажа палаццо Кондульмер.
— Это только начало, Джованни.
— Потом мы сожжем и графа делла Мирандолу.
Кардинал обернулся к нему:
— Нет, Джованни, только его книги, чтобы подать знак. Он же просто исчезнет. Не все должно выходить наружу. Нам следует соблюдать осторожность.
— Что у тебя на уме относительно графа? — поинтересовался Папа, потирая руки в перчатках.
В глазах его блестел огонь костра.
— Прощение.
— Что? Да ты с ума сошел! Мы сжигаем книги, а потом прощаем их автора?
— Именно так. Узнав об этом костре, он испугается, а потом, когда комиссия признает его писания богохульными и еретическими, поймет, что осужден. Тогда ты объявишь ему свое прощение и вызовешь в Рим. Отчаявшийся человек хватается за все. Твою благосклонность Пико воспримет как последний якорь спасения. Он примчится сюда, попадет к нам в руки. И тут странным, загадочным образом исчезнет без всякого шума. Великая Мать явит ему свое благоволение, как думаешь?
Джованни Баттиста Чибо улыбнулся. Пламя тем временем начало угасать, толпа понемногу разбредалась. В числе последних с площади уходила молодая женщина, к которой приставали солдаты. Они старались оторвать по кусочку от ее ярко-зеленого платья. Она что-то им выговаривала, и выражение ее лица было такое, что разубедило бы каждого. Но от них было никак не отвязаться, ведь проститутка не может отказывать во внимании. И только когда она вытащила нож и пригрозила, что отрежет им ту безделицу, что болтается в штанах, они неохотно оставили ее в покое.
Леонора знала, чьи книги испепелили на костре, и решила любой ценой, даже ценой собственной жизни, предупредить юного графа или того красавца с черной бородкой, которому она доверилась, его друга и покровителя, кто бы он ни был.
Что же до торговца быками, то его нашли несколько часов спустя, у старой башни Арпаката, что возле гостиницы делла Вакка. Он лежал лицом вниз, совершенно голый, выпачканный в грязи, и его толстый зад уже приобрел желтоватый оттенок. Аптекарь установил, что он умер от потери крови, а потом его ограбили и раздели. Никто не знал, кто он, а потому тело запаковали в мешок и сбросили в общий ров для бедных возле церкви Святого Павла.
~~~
Рим
Понедельник, 5 марта 1487 г.
— Кто этот кавалер?
— Какой именно, барон? — спросил нотариус Меллини, не поднимая глаз от конторки.
— Но вы же не смотрите! — раздраженно ответил старик Франджипане. — Вон тот, высокий, в черном платье и красном берете.
Нотариус вздохнул, аккуратно положил перо на стол. Потом вытер его, закрыл чернильницу, снял с носа очки и посмотрел в направлении, которое ему указали.
— Кто, барон? Высокий, с бородкой клинышком?
— Он самый. Я его здесь раньше никогда не видел, но его лицо мне знакомо.
Нотариус вгляделся повнимательнее. Судя по строгому покрою одежды, это был не римский аристократ, но и не торговец, ибо массивную цепочку на шее и кольцо с рубином на большом пальце он носил, как бы это сказать, без хвастовства разбогатевшего торгаша.
Нотариус обвел взглядом весь зал для аудиенций в Латерано, чтобы определить, с кем бы можно связать этого человека, и покачал головой.
— Боюсь, что не смогу удовлетворить ваше любопытство, барон.
— Говорят, что в эти дни в Рим прибывает сын Маттиа Корвино, — шепнул ему на ухо Франджипане.
— Самого венгерского короля?
— Да. Скорее всего, принц приедет, чтобы заключить с Папой союз против великого султана. С ним прибудет и посол.
Доминиканский монах, сидевший перед ними, скинул капюшон, нахмурил брови, сердито посмотрел на них и знаком попросил замолчать.
Ферруччо почувствовал, что привлек к себе внимание. Шепоток, пролетевший по залу, явно относился к нему. Когда кто-нибудь принимался его разглядывать, он снисходительно, но без вызова выдерживал взгляд. По большей части он улыбался краешком губ и не выказывал никаких признаков почтения, а потому все решили, что он иностранец.
Женщина рядом с ним все время что-то шептала ему на ухо. Голоса ее слышно не было, но всем стало ясно, что, поскольку он иностранец, она объясняет ему все, что происходит вокруг, на его языке. Черное платье, скромно уложенные волосы под единственной ниткой жемчуга придавали ей вид благородной вдовы, но не скрывали ее красоту и молодость.
Увидев, что к ней в дом входит кавалер де Мола, Леонора от удивления широко раскрыла глаза. Дело было в тот самый день, когда сожгли книги. Только она начала обдумывать, как бы его предупредить, как Ферруччо появился собственной персоной, словно его позвал ангел или демон. Она рассказала ему все, что знала о роскошной свадьбе сына Папы с Маддаленой Медичи в базилике Святого Петра, за которой наблюдала издалека. Такого праздника, как тот, что последовал за свадьбой, в Риме не видели со времен империи. Она пересказала все, о чем шептался народ, особенно о растущем влиянии кардинала Борджа, которого уже окрестили папским близнецом, о книжном костре и о том, что имя Джованни Пико теперь соединено с именами прочих еретиков. Однако де Мола, казалось, и так все знал.