А фронт был далеко
Шрифт:
И, только столкнувшись с презрением, подлость робеет, получив пощечину, поспешно уползает с глаз.
Присмирели Бояркины.
Отпала охота трепать языком и у других.
Навел порядок Завьялов.
Правда, нет-нет да и вылезал где-нибудь поганый слушок. Но скажут — и осекутся.
А скоро Купавину оглушило такое, что не только соседские, но и свои дела у людей из головы выпали.
На выходе со станции сошел с рельсов тяжелый воинский эшелон. Скорость машинист еще не набрал, но все равно
Движение остановилось.
Все станционное начальство собралось на месте аварии. Сразу приехали чекисты из линейного отдела, ревизоры из управления дороги и даже кто-то из наркомата.
Стали обследовать.
Скаты у вагонов проверили, все кругом рулетками вымеряли, рельсы не только общупали, а в увеличительные стекла обсмотрели: причину искали.
А купавинцы уж все знали наперед.
При крушениях путь всегда разворачивало во все стороны, шпалы ломало, как спички, рельсы в узлы вязало, а на стыках и накладки рвало. А скаты у вагонов аж на сторону выскакивали.
Кто тут может установить причину? Никто. А виноватого найти полагалось обязательно. И тогда говорили: виноваты путейцы. Вроде бы паровозу неотчего больше с рельсов сойти, как только из-за уширения или сужения пути. Стрелка-то поставлена правильно!..
Так и на этот раз постановили.
А к вечеру арестовали Макара Заярова — путейского бригадира — и дорожного мастера Корнея Платоновича Полозова — мужа Варвары Ивановны. Даже домой сходить поужинать не дали. Обвинили во вредительстве.
Тому, что Макар Заяров и Корней Платонович вредители, конечно, никто не верил.
Только ахнули.
И замолчали. Потому что и раньше за крушение людей садили, и раньше купавинцы не считали их вредителями, а все равно обратно редко кого выпускали.
Так и сейчас. Надеялись, что все обойдется, а веры в добрый исход не было.
Потому и замолкла Купавина, как безъязыкая. Забыли про ругань междоусобную, про сплетни, про брюхо голодное. Знали: вся жизнь зависит от железной дороги, а на ней может случиться такое, чего никто не объяснит.
Даже мы, ребятня, знали про это. Если откровенно говорить, сколько раз я слышал невзначай, как отец матери наказывал:
— Собери-ка, Дуняша, узелок с едой. Сама понимаешь: авария. Вдруг придут за мной: за бригадира я оставался…
У меня мороз по коже, а отец спокойно говорит.
Я снова чувствовал, что мир состоит из двух половин: понятной и непонятной. Но, подавленный общим страхом, боялся и спрашивать об этом.
В те дни последний раз и проклюнулось людское зло. Помню, как Бояркина мать сказала мимоходом:
—
Не договорила, ушла, не дождавшись слова в ответ. Даже Анисья не поддакнула ей. От страха, конечно.
А шепоток опять покрался по Купавиной. И хоть трусливо прятался по темным сенкам, а все равно до людей доходил.
И вдруг в первую же субботу я увидел Ленку в клубе.
Она вошла в зрительный зал после второго звонка, остановилась в проходе на виду у всех, посмотрела в билет и, поправив рукой рассыпчатые волосы, направилась к своему месту. Когда людей побеспокоила, извинилась и прибавила как ни в чем не бывало:
— Чуть не опоздала!..
Потух свет. Я успел заметить только, что дышала Ленка часто, будто долго бежала. И глаза блестели невесело, хоть и улыбка на лице была. А после кино осталась на танцы.
За вечер Ленка не пропустила ни одного танца, выходила по очереди со всеми знакомыми девчонками, с которыми так долго не встречалась.
Колька Бояркин даже не осмелился подойти к ней. С Попом и Петром да другими он уселся в углу. Оттуда то и дело доносился их противный хохот. И тогда все, кто был на танцах, старались незаметно взглянуть на Ленку. Но она не оборачивалась. Только румянец вспыхивал на ее щеках, и она первая выходила в круг.
Домой Ленка шла тоже с девчонками, даже смеялась вместе с ними, когда вспоминали про смешное на танцах. Но мне опять показалось, что невесело ей. Потому что и смех ее и веселость откуда-то со стороны шли. А сама она вовсе не здесь.
И только перед домом кто-то не удержался и спросил:
— Ленка, а с дядей Макаром что?
— С папой?.. — быстро переспросила Ленка, будто не поняла.
— Ну?..
— Да ничего… Была я там. Передачу разрешили. Разбираются…
— Сидит?! — с ужасом спросила та же девчонка.
— Разбираются, — повторила Ленка. А потом, словно стряхнув усталость, добавила беззаботно: — Придет. Куда он денется?..
— Ясно, что придет… — только и могла сказать любопытная.
Больше они не разговаривали. Ленка побежала с дороги к своей калитке. Вслед донеслось:
— В клуб придешь послезавтра?
— Ага! Обязательно!.. — отозвалась Ленка и хлопнула дверью.
Все другие дни Ленка, как нарочно, ходила на людях. Даже в магазин забегала несколько раз, хотя делать в нем было нечего.
Все, кто видел ее, только переглядывались. Но молчали, хоть и вздыхали. Одна Бояркина не могла удержаться. Однажды посмотрела Ленке вслед и сказала с удивлением, вроде бы про себя: