А порою очень грустны
Шрифт:
— И со стороны Леонарда было очень мило оторваться от работы и показать нам лабораторию. Я тут всем своим друзьям потихоньку даю уроки. Это называется «Все, что вы хотели узнать о дрожжах, но боялись спросить». — Филлида захихикала от удовольствия. Потом, прочистив горло, она сменила тему: — Я подумала, возможно, тебе будет интересно ознакомиться с тем, как развиваются события в семействе Хиггинсов.
— Нет.
— Рада сообщить, что дела идут гораздо лучше. Элли выехала из «Ритца» и вернулась домой к Блейку. Благодаря новой няне — которую оплачиваем мы с отцом — военные действия прекратились.
— Я же сказала, мне неинтересно.
— Ах, Мадди, — пожурила ее Филлида.
— Ну неинтересно мне. Какое мне дело — пускай хоть разводятся.
— Я знаю, ты сердишься на сестру. И у тебя есть на это все основания.
— Элли
— Думаю, это не так, — сказала Филлида. — У них бывают разногласия, как у всякой семейной пары. Но главное — они люди одного круга, они понимают друг дружку. Элли повезло, что у нее есть Блейк. Он очень стабильный человек.
— Что ты хочешь сказать?
— Только то, что сказала.
— Интересно ты, однако, слова подбираешь.
Филлида вздохнула в трубку:
— Нам надо об этом поговорить, но я не знаю, возможно, сейчас не время.
— Почему же не время?
— Ну, это разговор серьезный.
— Мы говорим об этом только потому, что Элли сунула нос не в свое дело. Иначе ты ничего не узнала бы.
— Это верно. Но факт состоит в том, что я все-таки знаю.
— Тебе что, не понравился Леонард? Разве он не был любезен?
— Он был очень любезен.
— Тебе разве показалось, что он какой-то не такой?
— Нет, вообще-то нет. Но за последнюю неделю я много слышала про маниакальную депрессию. Знаешь дочь Тернеров, Лили?
— Лили Тернер сидит на наркотиках.
— Теперь она определенно сидит на лекарствах. И будет сидеть до конца жизни.
— В смысле?
— В том смысле, что маниакальная депрессия — состояние хроническое. Ею болеют всю жизнь. Это не лечится. Люди таскаются по больницам, у них случаются нервные срывы, они не способны удержаться на работе. А их родственникам приходится все это переживать вместе с ними. Ты слушаешь, милая? Мадлен! Куда ты пропала?
— Я слушаю.
— Я понимаю, что ты все это знаешь. Но я хочу, чтобы ты задумалась, что это значит — выйти замуж за человека… за душевнобольного. Не говоря уж о том, чтобы растить с ним детей.
— А кто сказал, что я собираюсь за Леонарда замуж?
— Ну не знаю. Я просто говорю, вдруг ты собираешься.
— Мам, давай представим себе, что у Леонарда какая-нибудь другая болезнь. Скажем, у него диабет или что-нибудь такое. Ты бы так же себя вела?
— Диабет — ужасная болезнь! — воскликнула Филлида.
— Но если бы моему парню нужен был инсулин, чтобы поддерживать форму, ты бы вообще не переживала. Это было бы нормально, так ведь? Не считалось бы каким-то моральным недостатком.
— Я ничего не говорила про мораль.
— Конечно, что тут говорить!
— Я понимаю, ты считаешь, что я несправедливо сужу. Но я же просто стараюсь тебя оградить. Прожить всю жизнь с таким нестабильным человеком — это очень трудно. Я прочла статью женщины, которая была замужем за маниакально-депрессивным больным, и у меня буквально волосы дыбом встали. Я тебе ее пришлю.
— Не надо.
— Нет, пришлю!
— Я ее выкину!
— Это то же самое, что сунуть голову в песок.
— Ты для этого звонишь? — сказала Мадлен. — Чтобы читать мне нотации?
— Нет, — ответила Филлида. — Вообще-то я позвонила насчет Дня благодарения, хотела узнать, какие у тебя планы.
— Не знаю. — От злости Мадлен сделалась немногословной.
— Элли с Блейком приедут к нам, и Ричард Львиное Сердце с ними. Мы были бы рады, если бы и вы с Леонардом приехали. В этом году большого празднества мы не устраиваем. У Элис будет выходной, а я что-то не умею обращаться с плитой, как она. Эта штука скоро превратится в антикварную редкость. Хотя отец, разумеется, считает, что она работает просто прекрасно. Это он-то, который даже овсянку сам не готовит.
— Ты тоже не очень много готовишь.
— Ну, я стараюсь. Во всяком случае, старалась, когда вы были маленькие.
— Никогда ты не готовила. — Мадлен знала, что говорит несправедливо.
Филлида не поддалась на провокацию:
— Пожалуй, с индейкой я все-таки справлюсь, — продолжала она. — Так что если вы с Леонардом захотите приехать, мы будем очень рады.
— Не знаю.
— Не сердись на меня, Мадди.
— Я не сержусь. Мне пора уходить. Пока.
Она не звонила матери неделю. Всякий раз, когда раздавался звонок и, судя по времени, это могла быть Филлида, Мадлен не брала трубку. Но в следующий понедельник пришло письмо от Филлиды. В конверте была статья, озаглавленная «Замужем за маниакальной депрессией».
Мы с моим мужем Биллом познакомились через три года после окончания колледжа в Огайо. Первое мое впечатление о нем было такое: высокого роста, хорош собой и немного стеснителен.
Мы с Биллом женаты уже двадцать лет. За это время его три раза принудительно госпитализировали. Это не считая тех многочисленных случаев, когда он ложился в психиатрическое отделение по собственной воле.
Когда болезнь под контролем, Билл — все тот же уверенный в себе, заботливый мужчина, которого я полюбила и за которого вышла замуж. Он замечательный дантист, пациенты очень любят и уважают его. Конечно, все это время ему трудно было постоянно практиковать самостоятельно, еще труднее — работать в клинике с другими дантистами. По этой причине нам часто приходилось переезжать с места на место, перемещаться по всей стране туда, где, как считал Билл, имелась потребность в стоматологических услугах. Наши дети учились в пяти разных школах, и от этого им приходилось трудно.
Нашим мальчикам, Терри и Майку, нелегко было расти с папой, который сегодня может болеть за них во время баскетбольного матча, а завтра начинает говорить бессмыслицу, вести себя неподобающим образом с незнакомыми людьми или запираться в нашей спальне, отказываясь выходить по нескольку дней.
Я знаю, что процент разводов среди супругов, один из которых страдает маниакальной депрессией, очень высок. Много раз мне казалось, что я лишь очередная единица в статистических данных. Но семья и вера в Бога всегда говорили мне: продержись еще один день, а потом — еще. Мне необходимо помнить про болезнь Билла, помнить, что человек, который совершает все эти безумства, на самом деле не он, это болезнь перехватывает контроль.
Билл рассказал мне про свое заболевание лишь после того, как мы обручились. Отношения, в которые он вступал прежде, рушились, когда его подруги (а в одном случае — невеста) узнавали о том, что он болен. Билл говорит, что не хотел потерять точно так же и меня. Никто из его родственников тоже ничего не сказал мне, хотя мы очень сблизились с сестрой Билла. Но стоял 1959 год, и эта тема — душевные болезни — оставалась более или менее запретной.
Положа руку на сердце, не знаю, могло ли это что-то изменить. Когда мы встретились, мы были так молоды, так любили друг друга, что я, возможно, не обратила бы внимания, даже если бы Билл рассказал мне о своей болезни во время нашего первого свидания (если хотите знать, мы ездили на Ярмарку штата Огайо). Конечно, в то время я не знала об этом ужасном заболевании всего того, что знаю сейчас, не знала, как тяжело оно может сказываться на детях и семьях. Как бы то ни было, знай я обо всем, все равно, наверное, вышла бы за Билла, ведь он был для меня «тот самый, единственный».
Но все-таки я сказала Биллу в шутку на нашей свадьбе: «Начиная с сегодняшнего дня лучше не скрывай от меня ничего!»
Статья на этом не кончалась, но Мадлен не стала читать дальше — смяла ее в комок. Чтобы Леонард не нашел статью, Мадлен запихнула смятые страницы в пустой пакет из-под молока и сунула на самое дно мусорного ведра.
Ее злость была отчасти вызвана ограниченностью мышления Филлиды, а отчасти и страхом, что та может оказаться права. Долгое жаркое лето, проведенное с Леонардом в квартире без кондиционера, и следующие два месяца в их доме в Пилгрим-Лейк продемонстрировали Мадлен, что это такое — быть «замужем за маниакальной депрессией». Поначалу их драматическое примирение заслоняло всякие трудности. Она заводилась от того, что стала до такой степени кому-то нужна. Между тем лето подходило к концу, однако у Леонарда не заметно было улучшений, а потом, когда они переехали на Кейп-Код, ему и вовсе сделалось хуже, — и Мадлен почувствовала, что задыхается. Казалось, будто Леонард привез сюда свою жаркую, душную квартиру, словно он в эмоциональном смысле живет именно там и всякому, кто хочет быть с ним, придется тоже втискиваться в это душное психическое пространство. Казалось, для того чтобы по-настоящему любить Леонарда, Мадлен необходимо забрести в ту же темную чащу, где заблудился он.