… а, так вот и текём тут себе, да …
Шрифт:
Ещё как можно!
Когда она заглядывала в 72-ю, то умело пользовалась тамошней незамысловатой мебелью.
Отношения между актами у нас были дружескими и благожелательными.
Она делилась планами покупки домашних тапочек для меня и обещала вылечить, когда заболею венерическим заболеванием.
Она рассказывала…
Впрочем, это неважно, а то я никогда не кончу.
Как после кружки спирта.
Одним словом, хочу сказать: Бальзак – не дурак,
Первого мая, если ты один из всего четырёх мальчиков на курсе, то, хочешь, не хочешь, придётся нести на демонстрации портрет какого-нибудь члена Политбюро ЦК КПСС.
Пройдя в институтских колоннах по площади, этого члена надо ещё отнести в Старый корпус и сдать завхозу.
Когда я уже вышел от завхоза, Славик меня предупредил, что перед корпусом видел Иру и она его спрашивала где я.
Славик знал, что у меня с ней уже скоро месяц как всё кончено, потому и предупредил.
Разлука эта мне давалась нелегко.
Пустынно тянулись вечера без её голоса по телефону.
И мне не хватало её немецкой походки издалека.
Случайно увидев её в институте, я ещё раз убеждался, что красивее неё нет никого и у меня сжималось сердце.
Но лучше уж перетерпеть и поставить, в конце концов, точку.
Поэтому, во избежание невыносимой мучительной встречи, я решил отсидеться в Старом корпусе пока она уйдёт.
Тем более, что накануне, на загородной вылазке с Марией, мы условились провести Первомай у неё.
Для вылазки мы поехали на вокзал и в лучах заката пошли вдоль путей в лесок на окраине.
Навстречу попались двое мужиков рабочих. Один начал что-то вякать, но я не обратил внимания – кто угодно позавидует, когда идёшь в лесок с такой красоткой, а вокруг соловьи надрываются настолько густыми непрерывными трелями, что те просто стеной стоят.
Мы нашли поляну и в наступившей темноте я разложил костёр.
Было совсем тепло и она даже плащ сняла. С вином мы обошлись без стаканов.
– Ещё! А! Ещё!..
Костёр, оказывается уже догорел и в переливчатом мерцании его углей неразборчивая тень метнулась поперёк поляны.
Собака.
Как же она испугалась!
Нет ничего умилительней женских страхов. Ты, типа, былинный витязь и охранительно приобнимаешь её за плечи. Мне даже опять захотелось.
– Ещё! Ещё!..
Возвращались мы уже среди ночи и долго ждали автобус.
Это оказался последний, что возит рабочих оборонного завода «Прогресс» после второй смены. Вернее работниц – в салоне почти сплошь женщины.
Они так неприязненно смотрели на Марию. Мы-то пашем, а эта сучка стерва заполночь с хахалем вожжается.
Весной даже бабы звереют.
То есть эта встреча с Ирой мне уже была не нужна.
Я ещё минут двадцать поволынил, прежде чем выйти из Старого корпуса.
– Серёжа!
Она всё-таки дождалась между колоннами высокого крыльца.
Ну, что я могу поделать, если она такая красивая? Если у меня стискивает дыхание и ёкает сердце?
Мы зашли за угол с доской «Здесь учился Н. В. Гоголь» и остановились для разговора у высокого цоколя стены под старинными окнами.
Меня поразила её бледность. Не серовато-болезненная, а словно тонкий фарфор.
До прозрачности белый фарфор.
Уже не знаю от чего больше сжимается сердце: от её красоты, или от жалости к ней.
Конечно же, я тупая скотина, столько мучил и себя и её.
Я снова её обнимаю. Она смеётся и плачет у меня на груди.
Как я люблю её!
Этот проклятый месяц она приходила домой и просто пластом лежала.
Боль буквально физическая. И всё безразлично. Мама не знала что и делать.
– Что с тобой, Ирочка?
– Ничего.
Скотина. Подлец.
До чего бледная. Какая красивая.
– Приходи. В комнате никого.
Она радостно отправилась домой переодеться и сказать маме, что празднует и ночует у подружки.
( … в советских праздниках мне больше всего нравилось именно это вот затишье после демонстрации.
Улицы пустеют, машин и пешеходов почти нет.
Люди разошлись по домам, начинают праздновать…)
Общага тоже стоит пустая. Кроме 72-й комнаты на третьем этаже. Это наша комната, наш этаж, наша общага, наш праздник.
Праздник примирения.
Света чуть было не испортила праздник.
Пользуясь царящими вокруг безлюдьем и тишью, я вышел в туалет в одних трусах, а потом зашёл в умывальник. Тут она меня и прищучила.
– Это что за дела?
И пошла причёсывать мне ухо, что не допустит расширения штата без предварительного согласования. Она мне прощает Ирку, прощает Машку, но что это за новая лярва у меня в комнате?!
– Да ты что?! Это же Ира!
Нет, она только что туда заглянула, а та спиной стоит у окна – откуда может быть у Ирки такой пеньюар?
Как будто я знаю. Сам первый раз вижу.
На второй день я утром вышел из общаги. В гастрономе на площади продавали редкий дефицит – бело-синие банки сгущёнки.
Гордый своей добычей, я вернулся в 72-ю, а Ира с койки у окна сказала:
– Что? Сгущёнку принёс?
Я ох.. опешил, то есть.
– Это ты как это?
– У тебя такой нос довольный, сразу видно.
И с такими способностями писать подмётные письма?
Что-то тут не то…
Так я сдался и мы стали жить-поживать одной общей дружной семьёй.