… а, так вот и текём тут себе, да …
Шрифт:
На столе телеграмма из Киева:
« Суббота 12.30. Метро Вокзальная. Будут ребята ».
Подписи нет. Значит друг мой меня зовёт – Двойка.
Всю приходящую мне почту родители кладут на стол под лампу; приду с работы – увижу очередной номер «Всесвита». Но телеграмма из Киева приходит впервые, и текст какой-то конспиративный.
Поскольку на вопросы родителей я молчу как рыба об лёд, выяснение поручено Леночке.
Ей я отвечаю с уклончивостью дельфийских
– Тебе телеграмма.
– Как интересно.
– Уже прочитал?
– А что ещё оставалось делать?
– Из Киева? Да?
– Так здесь написано.
– А от кого?
– Здесь не написано.
– Поедешь?
– Можно и не ехать, если раздобыть дельтаплан.
Зачем я выпендриваюсь и напускаю туману?
А как же ещё привить вкус к философичным диалогам, к игре словами и приоткрыть ей, безматерной, извечную женскую тайну: чтобы к тебе не охладели, давай не давая?
Обычно эти прекраснословные беседы обрываются яростным негодованием кухни:
– Поговорила?! Уйди ты от него!
Свысока покосившись на меня, Леночка произносит «странно!» и идёт прочь.
Умная выросла девочка. Умеет лавировать, пусть пока ещё наивно, по-детски.
За спиною не слабая выучка, особенно от трёх до пяти; когда у неё вдруг испарилась мама, а папа показывался лишь на выходные, чтобы уйти к своим друзьям; вечером по будням за стенкою храпел пьянючий дед, а бабушка с досады, что улизнул-таки, хоть вместе шли из цеха к проходной, и что намёрзлась в ожидании трамвая, и что одна тащилась с сумками через потёмки и сугробы окраинных улиц – страшным криком кричала на девочку, грозя отдать её, гадость такую, в детский дом и ребёнку казалось – не бабушка это, а Баба-Яга, злая колдунья, хозяйка жутких чудищ, повелительница чёрной вьюги, что царапается в стылые окна; и все они против неё – пятилетней, одной, беззащитной.
Жаловаться – кому? Помощи ждать – откуда?
Вот и подладилась Леночка к любимой бабуле. Знает когда обнять, и чмокнуть, а та ей пирожные с кремом привозит из магазина «Кулинария» на Переезде, где пересадка в трамвай на Посёлок. Да ещё и шьёт ей всё на машинке.
С папы ей что? С работы приходит и шуршит книжками, вон даже настольную лампу купил. Ну, ещё тридцатка в месяц, а что восьмикласснице с тридцати рублей?
Зато бабуля на неё страховку завела: исполнится восемнадцать лет – получите, Леночка, две тысячи.
И чего хочешь вкусненького попроси – бабушка сготовит.
И про одноклассников всё до капельки знает, с ней есть о чём поговорить.
Правда, если спросишь что такое «счастье», или в чём красота – то папа интересней объясняет. И новую причёску так похвалить умеет, что от радости аж в носу щекотно.
Но всё равно, бабулечка – лучше.
Друг мой Двойка верно вычислил, что встречаться надо в 12.30. Именно к этому времени докатывается до Киева первая электричка из Конотопа.
Не учёл он лишь одного – что не терплю я быть поставленным в рамки, которые не от меня исходят. Так что в мать городов русских я прибыл двумя часами раньше – скорым поездом.
Прогулочной походкой я покинул звенящую трамвайной суматохой привокзальную площадь и по наклонной плоскости широкого пустого тротуара спустился к перекрёстку.
В столовую при Доме Быта следом за мной зашли с полдюжины цыганок .
Снимая плащ и шляпу на вешалку в углу, я чуть пожалел, что так совпало – дожидайся теперь пока их группа будет выбирать себе хавку и, перекликаясь на непонятном языке, подтаскивать свои подносы к кассе.
Впрочем, времени предостаточно.
Цыганки заняли выжидательную позицию и, поглядывая на меня, явно воздерживались идти первыми.
И тоже правильно – как проверить что тут у них съедобное сегодня?
– Хлеб забыли,– скользнув взглядом по моему подносу, буркнула кассирка.
– Не треба.
Пожав плечами, она отбросила на счётах уже приплюсованные было костяшки и приняла потёртую рублёвку.
За столом, скромно потупившись в капустный салат вприкуску с заварным пирожным, я старательно не обращаю внимание на диктора новостей, который в шапке и пальто вещает за соседним столиком, выдаёт жующей сотрапезнице последние известия своего мира – там вчера кто-то облопался ноксирона и коньки откинул.
Самый застольный разговор. Но что удивительно: этот столичный широковещатель слово в слово повторил уже услышанное мною в глуши провинциальной. Виталя-крановщик ещё на той неделе выдавал эту новость.
Совпадение, или плагиат?
Перехватив мой задумчивый взгляд, диктор гордо приосанился – владелец сногсшибательной сенсации.
В парикмахерской неподалёку от столовой очереди не оказалось, так что, когда я вернулся на вокзал побритым, до встречи с Двойкой оставалось ещё полчаса.
Чистильщик в сатиновом халате наярил мои туфли, мелькая вытатурованными на руках якорями.
Вместо того, чтоб глазеть на дамочек снующих мимо его будки в дверь женского туалета и обратно, я уставился на седину его склонившейся к моим коленям головы. Мужику это надоело.
– Чего смотришь?– спросил он, откладывая щётку и берясь за бархотку.
– Видать, понравились вы мне.
– Надо ж,– угрюмо хмыкнул он,– да я и сам себе не нравлюсь, а тут – понравился.
– Выходит, у нас вкусы разные.
И всё равно осталось ещё пятнадцать минут.
Я прохожу через необъятный вестибюль вокзала, по белокаменной лестнице подымаюсь на второй этаж и там, наверху, опираюсь локтями на широченный белый парапет над грандиозным залом, уходящим в сумеречную высь, и смотрю на суматошную неразбериху броуновского движения людей-частичек по выложенному блестящими плитками дну.
Минут через пять с ними смешается и эта, пока ещё свысока глазеющая на суету, частичка – я.
Их торопливые потоки редеют в центре зала, а затем уплотняются вновь. Причина феномена – атлетическая фигура в алой куртке, что похаживает там неспешными кругами. Ждёт кого-то.