?A?THRA (Крымский детектив). Часть I
Шрифт:
Она хотела что-то вставить, но Станислав ей не дал:
– Первая очередность – ближний круг. Друзья, парни, работа, учёба… сайт-сайтом, но что-то заставило Александру устраивать эти игрища. Что в школе, что с сестрой.
Галактионова повела бровями: мол, услышала, но не очень согласна. Станислав почувствовал, что теряет терпение.
– Послушай… – он не смог спрятать раздражение, и голос его задрожал. – Твои выходки уже стоили жизни человеку. Хочешь продолжать? Под внутреннюю проверку хочешь?
– Мы можем работать
– Галактионова, ты глухая?
Ему до коликов хотелось увидеть в этих карих иллюминаторах хоть тень вины за смерть Александры, но там показалось что-то другое. Что-то шевельнулось, подержалось на плаву и тут же пропало – словно гигантский спрут ушёл на дно.
– Кстати, ты помнишь, когда мою мать перестали искать среди погибших?
– Чего? – удивился Станислав. Его всегда бесила эта привычка Галактионова скакать с темы на тему. – Мне почем знать?
– В архиве сказали, что дело у твоего папы.
Станислав сложил руки на груди и сделал лицо кирпичом.
– Ладно. Я поняла. Ближний круг.
Галактионова покивала какой-то своей мысли и вышла.
Станислав оглянулся на гробы, поежился. На душе было гадко и противно, и висело какое-то предчувствие, что нет, не «ладно», что эта циркачка, эта юродивая так не успокоится.
– Как же меня все это задолбало, – шепнул Станислав.
Мёртвые сестры, конечно, ему не ответили.
#4. КОНСТАНТИН МИХАЙЛОВИЧ
Солнце пробивалось сквозь желтеющие листья алычи: нагревало то руки Константина Михайловича, то панамку на голове. Он недовольно ёрзал на складном стуле и посадочным совком выкапывал в земле одинаковые, как шеренги солдат, кубические ямки.
Приближался шум шагов.
Константин Михайлович оглянулся и ладонью прикрыл глаза от солнца. Сперва он увидел только силуэт на фоне золотого сияния, затем различил лысую голову, перистые облака за ней и синее, до боли синее небо.
– Ну, здравствуй, – сказал глухо Константин Михайлович и продолжил копать.
Человек за спиной молчал, но молчал тяжело, так что делалось не по себе.
– Хорошо на свободе? – не выдержал первым Константин Михайлович и выдрал тугой корень из земли.
– Сочувствую с Мариной.
Ответ неприятно кольнул. Жена умерла так давно, что это казалось привычным, данностью. Не вызывало чувств и эмоций. Тем более – стыда.
За что?
Перед кем?
Константин Михайлович совком округлил ямочку в центре, подровнял края и подтащил рассаду лимонных и оранжево-жёлтых бархатцев.
– Ты Славе обещал уехать.
Собеседник молчал – с годами он явно не стал разговорчивее.
– Больше слово не держишь? – поддел Константин Михайлович.
– Дай сдохнуть нормально. По-человечески прошу.
Константин Михайлович вытащил из емкости один цветок и не без восхищения осмотрел корневую систему кубической формы.
– Поскольку ты не встал на учёт, инспекция вынесет постановление о твоём приводе. – Он вставил квадратное основание цветка в ямку и похлопал вокруг совком. – Постановление направят в Ростовский МВД с ходатайством об оказании помощи в доставке. Ростовский МВД перешлёт документы нам.
Константин Михайлович взял следующий цветок и вставил в соседнюю ямку, затем второй. Третий.
– Через пару дней вся местная полиция будет ездить с твоей фотографией в бардачке.
Спиной он ощущал тяжесть – если не тени, если не взгляда, то холодной злости, которая исходила от собеседника.
– Может, я принесу фотографию получше?
– Не смешно, Кеша. Ты сам залез в петлю, сам затянул её и встал на табуретку. Что бы ты ни делал дальше – ты только раскачиваешь табуретку.
Константин Михайлович поменял пару цветков местами, чтобы они лучше сочетались оттенками. Пустой оставалась лишь круглая ямка в центре.
– Ну? Продолжай, – донеслось сзади.
– Я сказал все, что хотел.
Константин Михайлович достал из пакета бутылочку, побрызгал на рассаду водой.
– Састер, – тихо произнёс собеседник.
– Что?
– Не делай вид, что не расслышал.
Константин Михайлович в самом деле не разобрал слово, но потом звуки сложились в слоги, а слоги – в единое облако угрозы. Солнечное сплетение закололо десятками игл, руки вспотели. Все же он совладал с собой и достал из пакета толстую свечу, зажигалку.
– Перешёл к шантажу? – спросил Константин Михайлович как можно насмешливее и чиркнул колёсиком. Ветер погасил пламя.
В памяти поплыли клубы порохового дыма, потекла кровь.
– Хочешь держать меня подальше от Ани, отправлять в Ростов, ловить патрулям, сажать в тюрьму – черт с тобой. Только не веди себя так, будто ты чист, как младенец.
Свечка вспыхнула, и Константин Михайлович осознал, что все это время чиркал зажигалкой.
За спиной звучали удаляющиеся шаги: шуршала сухая земля, хрустели ветки. Даже не оглядываясь, Константин Михайлович знал, что видел человек: синие горы и холмы; ржавые ограды, бледно-голубые скамейки с облупившейся краской; полустертые имена, эпитафии и даты. Упавшие кресты, расколотые плиты.
Забытые жизни.
Дрожащими, как у старика, руками Константин Михайлович вставил свечку в круглую ямку среди лимонных и рыжих бархатцев. Свет пламени, едва заметный солнечным днем, отразился в мраморе могильной плиты, заблестел на годах жизни, на фотографии Марины и стихотворении, которое Константин Михайлович когда-то сам написал для жены. Первый и последний раз.
Я, твою исполняя волю,
Отдаю тебя в тихую тьму,
В чёрным камнем укрытое поле
В нашем старом, любимом Крыму.