А жизнь продолжается
Шрифт:
Она поднялась и отряхнула подол, она выговорилась, и уныние как рукой сняло. Под конец речь опять зашла о любви, и, хотя в этом, собственно, не было необходимости, она снова принялась уверять, что не влюблена в него. Нет уж, в таком случае она предпочитает своего мужа! А поболтать вот так вот иной раз… не правда ли, если тут ничего такого… да еще когда тебя оставляют одну-одинешеньку…
Они разошлись в разные стороны.
Аптекарь слегка призадумался. Что-то переменилось, она говорила с ним так откровенно, правда, несколько бессвязно и длинно, — не глотнула ли она перед
На пустыре он увидел свою жену. Что поделаешь, если их так и тянуло на стройку, они наведывались туда и вдвоем, и поодиночке, можно сказать, дневали там и ночевали, им было важно знать, что сделано за день и сколько еще остается. У них была кое-какая мебель из Бергена, которую предстояло занести в этот дом, а еще им предстояло распаковать кое-какие ящики…
— И ты здесь? — сказала она.
— А ты? Разве тебе к обеду не нужно быть дома?
— У нас сегодня копченое мясо. Сколько сейчас времени?
— А вот не скажу. Почему ты не носишь собственные часы?
— Я их берегу! — Она вытащила часы из его жилетного кармана и кивнула: — Успею! Ну как тебе сегодня греблось?
— Никак, — ответил он. — Я встретил фру Хаген и немножко с ней поболтал.
— Подумай, Конрад, если бы я умела играть, как она!
— Вот уж чего бы я не хотел. Тогда б ты была не такой, какая ты есть.
Нежные слова и любовь. Разговор зашел о том, что почтмейстер требует оклеить обоями если не все комнаты, то уж гостиную и спальню всенепременно, в один из дней они должны взять его с собой в Сегельфосскую лавку выбрать обои. Как оно и положено новобрачным, они с воодушевлением обсуждали, как будет выглядеть их маленькая столовая: серебро на двенадцать персон, и прочее, и прочее, столько добра, что с ума сойти! Фру Хольм вернулась также к предмету, о котором они говорили и прежде: красному кабинету. На ее взгляд, лучше бы аптекарь выгородил себе контору рядом с рецептурным отделом.
— Ну и на что тебе тогда кабинет?
— Просто, для красоты!
— Это ж надо, умная женщина, и чтобы так рассуждала!
— А вот и Подручный! — сказала она.
Август поздоровался и не преминул выразить свое удовлетворение по поводу того, как быстро продвигаются строительные работы, прямо-таки сердце радуется!
— Я сюда заглядываю, когда рабочие у меня начинают фордыбачить и ерепениться, — сказал он.
— А заставить их не получается?
— Иногда, а как же. Только они хорошо знают, теперь они могут делать все что угодно, вот и тянут волынку.
— Здесь они вроде бы старались, — сказал аптекарь.
— Ну да, особенно поначалу. А теперь они преподносят мне, что снова переходят сюда.
— Сюда? А что им тут делать?
— Сарай, — подсказала фру Хольм.
Они посмеялись втроем над забывчивостью аптекаря, фру Хольм спросила его, где он собирается складывать дрова, сушить одежду и хранить продовольствие.
— В твоем красном кабинете, — шепнул он ей.
Август:
— Под сарай нужно будет кое-где подложить камни, так что фру Хольм права. Но ограду для консула требуется поставить в срочном порядке. Придется мне, аптекарь,
— Разумеется. Они ни в коем случае не должны приходить сюда, пока не кончат у вас.
Август кивнул:
— Вот и хорошо!
За мысом прогудел пароход, идущий на юг. Аптекарь посмотрел на часы и сказал:
— Лидия, тебе пора.
— Нет, давай ты иди, а я еще маленечко потолкую с Подручным. Я мигом!
О, чего только люди не поверяли Августу! Вот и сейчас фру аптекарша отвела его подальше в сторонку и по секрету кое-что ему сообщила, призналась кое в чем, чуть ли не потупив глаза, а это было на нее совсем не похоже. И что теперь Подручный о ней подумает, что он скажет, когда услышит то, что она собирается ему рассказать! С этого она начала.
Август выжидающе на нее посмотрел.
— Смотришь, — сказала она, — но ведь покамест по мне еще ничего и не видно?
Август тотчас же сообразил, что к чему, и хитро заулыбался.
— Ну что же, — сказал он, — оно и по срокам выходит.
Черт подери, вот это обходительность и учтивость, ни тебе удивления, ни намеков на ее возраст, никаких «чудес в решете». «По срокам выходит» — так и сказал.
— И что ты об этом думаешь? — спросила она. — Только откровенно!
— Что я думаю? Я думаю, вы с ним очень правильно сделали. И если хотите знать, вас на это сподобил Господь. Вот мое мнение.
— Я уверена, что понесла с брачной ночи, — сказала она, — потому что уменья ему по этой части не занимать. И хотя на обратном пути меня укачало до смерти, я все же не скинула. Но только мне немножечко стыдно перед людьми.
— Вот это мне нравится! Стыдно? Да как же вы можете так нехорошо говорить про человеческое семя и плод!
О, как горячо он ее поддержал и обрадовал, став поверенным ее счастливой тревоги! Бесценный человек, ну как без него обойтись, к кому еще она могла пойти повиниться или, в кои-то веки, поделиться радостью.
— Я должна была рассказать тебе об этом, Подручный, потому что ты всегда относился ко мне по-доброму.
Август был благодарен ей за эти слова и в долгу не остался:
— Ладно-ладно, фру Хольм, скажу вам только одно: если уж вы так начали, то еще не раз придете ко мне с такой новостью.
Тут она рассмеялась, а потом погрустнела и отмела это как несбыточное… Так, значит, он не считает, что ей надо сидеть дома и не выходить на люди?
— Да вы с ума сошли! — вырвалось у него. — Не взыщите, что я вам это говорю! Мало ли кто чего подумает, но вот если они чего скажут и я услышу, это будет их последнее слово в этой жизни. Не сомневайтесь!
Она постояла с минуту в нерешительности, словно не зная, сказать ли. Но это было необходимо и, может быть, важнее всего остального.
— Понимаешь, я боюсь. Это просто ужасно, и я не знаю, что делать. Все бы ничего, если б я чувствовала себя в безопасности. В новом доме у нас будет красная комната с двумя окнами, такая роскошь мне и не снилась, когда я рожала других детей. Да и вообще. Только я боюсь, как бы чего не случилось… а ну как кто объявится снова… понимаешь, Подручный? Возьмет и объявится…