А. А. Прокоп
Шрифт:
— Есть господин капитан, сию минуту господин капитан.
Слова Степана прострелили голову Павла навылет, сдавили дыхание наползающей тёмной тенью воспоминания, которого не должно было быть, но было, и чем-то напоминало оно сон, но сном не являлось. Павел прекрасно понимал, что не сон беспокоит, а то, что в лучшем случае хочет им прикинуться. Смертельная опасность исходила от простого слова воспоминание, за ним стоял в полном спокойствии Резников, чуть в стороне был Выдыш.
— Этого не может быть. Ничего этого не может
— Чего не может быть? — пьяным, не проспавшимся голосом, спросил Павла, поднявший голову Степан.
Лицо Степана напоминало расплывшуюся маску, и Павлу показалось, что он совсем не знает этого человека.
— Всего этого не может быть — уверенно ответил Павел.
— Ты о чем Паша? — спросил Степан, который ещё не мог прийти в себя.
Павел промолчал. Степан глазами искал спиртное, и Павел одним движением поставил перед Степаном недопитую бутылку.
— Не пей Степа эту гадость, лучше сходи в магазин — сказал Павел, наблюдая, как Степан нетвердой рукой наполняет стакан.
— Будешь? — вместо ответа предложил Степан.
— Нет, не хочу — ответил Павел, ощущая ещё больший прилив тошноты, которая при виде самогона начала подниматься всё выше и выше.
— Как хочешь — согласился Степан и, не теряя времени, проглотил спасительную для утреннего часа жидкость.
— Курево у нас есть? — спросил Степан, справившись с самогоном.
— Вон сигареты лежат — ответил Павел.
Степан быстро поднялся, увидев пачку и испытывая нескрываемое наслаждение, затянулся несколько раз, как можно глубже.
— Да дела — произнёс Степан, взявшись рукой за рукоятку шашки.
— Ты что-то видел? — спросил Павел и с затаенным страхом ожидал ответа Степана, который не торопился с ним, наливая себе вторую порцию самогона.
— Сон видел необычный, как наяву. Ощущение такое, что это не сон вовсе, как будто я там был, а сейчас просто вышел в другую комнату. Две реальности существуют совершенно рядом, тонкая перегородка между ними, а капитан Резников проводник из одной в другую. Ты же был там Паша. Я вспомнил, ты был там, смешной такой с портфелем — Степан засмеялся смехом пьяного идиота.
— Я действительно был там, но больше не хочу Степа. Это что-то похожее на сатанизм или что-то подобное.
Павел озвучил свои ощущения в открытую, надеясь на поддержку со стороны Степана, но тот занял совершенно иную позицию.
— Ты что испугался Паша?
— Испугался, ещё как испугался — честно ответил Павел.
— Куда побежишь спасаться? — пьяная развязность звучала в голосе Степана, а правая рука снова наливала в стакан небольшую дозу самогона.
— Степан ты, что не понимаешь?
— А что я должен понимать. Ты мне объясни, что ты понимаешь. Мне кажется, что ты понимаешь гораздо меньше меня, но пытаешься на кого-то переложить свой испуг — довольно вызывающим тоном произнёс Степан, но Павел
— Я же говорил этого, не может быть. В церковь сегодня пойду.
— Как не может быть? Просто ты обделался и вся недолга. Думаешь, просто так ценности даются, которыми родина наша гордится, за них в церкви, и молятся, куда ты сегодня собрался.
— Не даются, а давались — сказал Павел, видя, что Степан не шутит, а желваки так и бегают по его лицу.
— Нет, Паша даются, иначе Резников ни открыл бы мне глаза, ни посвятил бы меня во всё это, чтобы я почувствовал, сколько стоят мои золотые погоны.
Степан долил в свой стакан последнее из бутылки, поднялся с места. Открыв холодильник произнёс.
— Живу ещё.
— Что там? — машинально спросил Павел.
— Пива разливного две полтарашки — довольно сообщил Павлу Степан.
— Налей мне пива — неожиданно попросил Павел.
— Сейчас, говна не жалко.
Павел с заметным удовольствием выпил два стакана холодного пива. Сделал это он практически без паузы, и хоть расплатой за спешку стала минута неприятной икоты Павел всё же почувствовал облегчение в голове и желудке.
— Я Степан рассуждал, точнее, привык рассуждать по-другому. Всё что делали большевики, проклятые коммунисты, было абсолютным и неоспоримым злом. Всё годы, что мы прожили, не считая беспечного детства, говорили нам об этом. На этом построено всё мое мировоззрение, но то, что я видел сегодня ночью, говорит мне о совсем ином, то, что я видел, было зверством, настоящим, не имеющим никакого оправдания. Ореол нашей четверть вековой праведности в моей голове разрушился одним единственным эпизодом. Ты понимаешь — это Степан. Что я должен чувствовать, как я должен креститься, на чудесным образом воскрешенные для нас святыни православия.
Павел выпил ещё стакан. Степан не отставал от него, и две бутылки сначала превратились в одну, а затем, и она сократилась до половины.
— Ты Павел — идеалист. Я тоже недалеко от тебя ушел, но то в чем я имел честь участвовать, лишний раз доказывает святость великого дела, которое и победило в конечном итоге, пусть для этого потребовалось целых семьдесят лет. Пусть будет убийство, чёрт с ним, и думаю, что будет, и было ещё не одно убийство. Наш сегодняшний мир требует этих убийств, хочет их, чтобы мы могли жить нашими идеалами свободы.
— Значит, ты одобряешь убийство ребенка. Там ведь был ребенок.
— Говорю же, какая разница и, в конце концов, не мы с тобой его убили. Куда плачевнее, что мне сейчас придется идти к бабке Наталье за дерьмовым самогоном — произнёс Степан, рассматривая остаток пива в бутылке и вновь взявшись рукой за по-прежнему воткнутую в пол шашку.
Приятное чувство опьянения полностью наполнило собой всё тело. Освежило и хорошенько встряхнуло сонную голову. Степан резво поднялся из-за стола.