А. Разумовский: Ночной император
Шрифт:
Не дожидаясь, чтобы взорвался обидой тихий Ванюша, прошел дальше. Про себя-то думал: «Вот я по бабам уже отстрелялся… хоть и обер-егермейстер… Не стрелец!»
Встреча с Иваном Шуваловым отразилась, видно, на лице. Доктора пускать не хотели. Косноязычно твердили:
— Крово… течь…
— Крово… харкай…
— Кровопускай… не помогает…
Они решительно всей троицей заступили дорогу. Но кто может остановить Разумовского?
Елизавета была в сознании, но лик ее уже отстранился от земной жизни. Право, по-молодому
— Что, плачет Ванюша?
— Плачет, — не стал скрывать Алексей.
— Я послала за исповедником… полюбовник мне больше не нужен.
Алексей вздрогнул: минуту назад ведь и сам о полюбовниках говорил!
— Не рановато ли, господынюшка. Бог милостив…
— На милость Божью и надеюсь… я, великая грешница… Потому и послала за исповедником.
— Что ты, что ты, Лизанька! Какие твои грехи?!
— Великие, Алешенька. Перед тобой-то особливо… Ты прости меня, окаянную.
— Лизанька, да я-то еще больше грешен!.. — Он осекся, потому что умирающая Елизавета встрепенулась живым, прежним взглядом.
— Греши, Алешенька, коли грешится. А меня прости… и никогда не обижай Ванюшу… Обещаешь?
Он держался, но тут не смог, тоже разрыдался.
— Общая беда породнит, но ведь рано, рано об этом!..
— Не рано, Алешенька. Вон и мой утешитель…
Архиерей Дубянский, который когда-то, в Перове, и при венце их благословлял, сейчас вошел так тихо, что Алексей его и не услышал. А она вот услышала, увидела, отяжелевшую голову повернула.
— Самое время… Ступай, Алешенька.
Дубянский подходил в закаменевшем старческом полупоклоне. Взгляд его отрешенный говорил то же самое.
Алексей бросился к двери, мало думая о шуме, который неурочно поднимает.
Иван Шувалов сидел, как и раньше, на дамском игривом диванчике. Резные, растопыренные ножки и огненные шелка дивана еще больше подчеркивали его пепельно-серый вид.
— Лизанька повелела мне заботиться о Ванюше… Э-эй! — прищелкнул он пальцами пробегавшему лакею. — Заверни, братец, на мою половину да скажи, чтоб принесли чего-нибудь…
Договаривать не стоило. Лакей еще при первых словах услужливо убежал.
А через недолгую минуту и его личный камер-лакей предстал с подносом. Вышколенные люди всегда держали поднос наготове, была приятна эта быстрая услужливость. По пятам, что ли, шел?
— Молодец ты у меня, — похвалил Алексей.
— Знал, что в такое время будет потребно, ваше сиятельство, — ответствовал догадливый слуга.
Стола в прихожей, которую обычным порядком почему-то называли антикамерой, конечно, не было, только игривые дамские диванчики.
— Поставь туда, что ли, — кивнул на соседний, горевший не алым, а голубым огнем.
— Вот всю жизнь душевности у них учусь, — кивнул вслед уходящему лакею. — Ведь догадался:
Иван Шувалов не отвечал. Зубы его вызванивали по серебру бокала.
— Плох ты, братец. Хлобыстни одним махом!
Иван Шувалов разжал губы и хлобыстнул как надо.
— Ведь полегчало?
Что-то прошептали размазанные губы.
— И еще полегчает…
Пробегавшая мимо недоступно озабоченная Мавра Егоровна пьющим так запросто графьям попросту же и буркнула:
— Нашли место!
— А место у нас теперь такое… — вслед ей кивнул Алексей.
Откуда-то вприпрыжку набежал и великий князь. Вот он понимал, что в нынешнее время это самое подходящее место. Без всяких церемоний взял с подноса лишний бокал — ай да слуга, и с этим угадал! — сам себе по собственному праву налил и, не чокаясь, выпил. Был он решителен и кощунственно весел. Даже не заметил никакого нарушения церемониала.
— День сегодня прелюбопытно начинается!
— Кончается… — поправил Алексей, не прибавив подобающего титула.
— Да? — вспомнил великий князь. — Да, тетушка же меня ждет!
Он убежал в дверь, из которой нетерпеливо выглядывала Мавра Егоровна. Следом и великая княгиня темным подолом прошелестела. Тут уж поистине: не слишком ли рано в темное одеваться?
С Иваном Шуваловым они посидели самую малость, как опять высунулась Мавра Егоровна:
— Вас! Обоих!
Дубянский еще до прихода великого князя покончил с исповедью. Был и батюшка из дворцовой церкви — через какие двери только прошел незаметно? — батюшка святое причастие совершал. Еще какие-то люди понабились из противоположно отстоящей приемной. Кабинет-секретарь с чернильницей и бумагой у приставного столика сидел, скрипел пером, скрепляя что-то, говоренное прежде.
Разумовский встретился взглядом с Екатериной, этим говоря: «Может, теперь самое время?!»
Екатерина глаза опустила…
На подушках Елизавета, благостно и покойно оглядев всех присутствующих, шевельнулась и даже попыталась сама приподняться. Мавра Егоровна и служанка с двух сторон упредили, подтолкнули под голову добавочных подушек. Видно, удобнее стало Елизавете, расслабленно, но вполне отчетливо попросила:
— Выйдите все. Кроме них, — указала глазами на Разумовского и Шувалова.
Великому князю и великой княгине как бы уже и не полагалось приказывать.
— Ваше императорское величество, — сама еще императрица, нашла в себе силы с полным титулом проговорить. — Взываю и уповаю, уходя… — Страх перед неведомым задержал и сбил ее дыхание, но она опять обрела дар речи: — В благодарность за все, что я для вас сделала, обещайте мне при моих последних минутах не обижать никого из моих любезных друзей, а особливо графа Алексея Григорьевича Разумовского и камергера Ивана Ивановича Шувалова. Они для меня так много…