А. Разумовский: Ночной император
Шрифт:
— Маргарита Сергеевна Ранцева? — вспомнил Разумовский.
— Да. Вы знавали ее?
Как не знавать! Тогда она была еще просто Рита, незамужняя девица. Надо сказать, довольно взбалмошная. Из фрейлин цесаревны Елизаветы. Наезжая вместе с цесаревной… а иногда и одна… с каким-нибудь пустячным поручением, лезла везде на глаза и норовила быть поперед самой цесаревны… Господи, прости грешного!.. Кому в голову пришла блажная мысль — назначить воспитательницей племянниц именно эту состарившуюся вертихвостку? То-то теперь, поди, полный корсаж ханжества!
— Я посчитал своим долгом, всех-то тайн не открывая, наказать строжайше воспитательнице: сторонитесь поляков, сторонитесь! И немедленно, мол, свяжитесь с русским резидентом в Киле. Или с графом Орловым, который как раз прибывал туда с эскадрой. Дабы кто ни есть оградил беззащитных дам, неизвестно, ради чего посередь европейских войн шатающихся. Кажется, припугнул, вразумил, но…
Алексей вздрогнул от нехорошего предчувствия.
— После мне, при последующих поездках в Киль, стало известно: их всех троих на пути к резиденту похитили какие-то люди в черных масках… и с тех пор ни слуху ни духу…
У Алексея даже подозрение зародилось: а сам-то купчина так ли уж чист на руку?.. Не будет ли требовать платы за известия о племянницах, которых сам же и припрятал?! Известно, без выгоды купец ничего не делает.
Однако тот ничего не просил и чувствовал себя до некоторой степени виноватым — ведь мог бы, но не предотвратил несчастья…
Алексей по своей воле щедро наградил его и отпустил с Богом. Что с него теперь взять?
Да и сведения его были о прошлом. О том, и примерно так же, приватно доносил ему и Алехан. Пожалуй, высадившись в Киле, он вслед за купцом шел. Но везде находил только неясные следы каких-то русских девиц, которые под водительством своей воспитательницы путешествовали по Европе. Потом, сообщил Алехан, следы эти затерялись. Оставалась одна княжна Тараканова, без всяких сестриц и воспитательниц.
Одно роднило: и она была окружена поляками какого-то непонятного происхождения. Прости, мол, друг Алексей Григорьевич, мне остается только одно: добраться наконец-то до этой неуловимой княжны и хоть силой, хоть обманом увезти ее в Петербург. Пусть там разбираются. Чего доброго, смеялся Алехан, самому бы не влюбиться в неведомую княжну! Сколь можно пребывать в холостяках?..
XIII
Болезни одолевали. Старость поджимала все сильнее.
Детки? Каки-ие детки?..
Алексей Разумовский сознавал, что последний раз, наверно, пребывает в Москве. Он попробовал пожить там беспечным московским барином; дом на Покровке, построенный с легкой руки Елизаветушки, позволял и здесь встать на широкую ногу. Москвичи любили тороватых людей. Но званые балы и обеды утомляли старика… увы, чего там скрывать. Он пытался скрыться в Перове, где тоже был дом. Но и в мягкой венской коляске, на новомодных подвесных рессорах, с трудом добирался до перовской усадьбы. Охота? Какая охота! Не прежние времена, чтоб без роздыха, под звук охотничьих рогов, скакать из Перова в Измайлово и кругалями обратно. Сейчас лишь глухой хохоток скачущей Елизаветушки отдавался в дубравах и березовых чистых рощицах. Время охотничье, волчье, когда старики выводят молодежь на поля, но теперь могут спокойно резать крестьянских овечек. Главный охотник империи, обер-егермейстер, в венской коляске болтается, как тряпичная кукла. Самому бы на зуб не попасть… В сопровождении верных гайдуков он все же и верхом проехался по просекам, и послушал, как ему в утеху трубит охотничий рог. Но — не лучше, чем в театре… Ненастоящее, все ненастоящее.
Он сказал об этом сопровождавшему его Сумарокову:
— В артисты мне только и остается, но не в охотники! Помнишь, Александр Петрович, как мы в Гостилицах за одно утро сразу двух медведей завалили?
Про медведей Сумароков помнил, а за артистов обиделся:
— Дело знатное, похвальное. Зачем смеетесь, Алексей Григорьевич?
— Над собой смеюсь, друг мой, над собой… Видишь, какой я стал?
Он и с лошади уже не мог слезть без помощи гайдуков. Видя его немощь, Сумароков обиду погасил, вслух о медведях возликовал:
— Дай Бог, и не таких еще завалим!
Алексей Разумовский искренне радовался успехам своего бывшего адъютанта. Мало Елизавета Петровна — и государыня Екатерина Алексеевна благоволила к нему. Как же, по смерти Михайлы Ломоносова — первый пиит России! Кому, как не ему, воспевать победы русского оружия? Одна Чесма чего стоит! К морю Черному пробивались и с юга, кораблями посолоневшего на тех ветрах Алехана, и с севера, со Днепра. Екатерине грезился Константинополь, а пииту Сумарокову били в уши громопушечные оды. Но что-то вроде как вхолостую?.. Не слагалась звенящая сталь, как там, в абордажных баталиях.
Сумароков тоже старел и провожал своего бывшего командира не верхом, а в коляске. На Петербургской дороге и распрощались. Но постреляли из каретных кожаных карманов совсем немного — кубки, что ль, отяжелели? Иль руки?
Вернувшись из Москвы, Алексей и в Гостилицы не поехал, застрял до зимы у Аничкова моста. Подбитый соболем шлафрок, козьи меховые полусапожки да вот старина-камин. На его мраморной, теплой доске от англичан заимствованный грог; на верхнем челе, прямо перед глазами, резанный на меди портрет Елизаветушки. Когда-то придворный художник Каравак изобразил ее, с детским выражением лица, летящей на облаке. Разве не летала, не порхала она при всей своей видимой телесности? Он просил нынешнего гравера вырезать ее на золотой пластине; нет — уперся гравер, золото — плохой материал, медь лучше. Поди ж ты! Сам-то золотишко за работу взял.
В огне камина, в жару дубовых поленьев, мнились какие-то тайные лики. Никак, опять детские?
Святые напасти!
Когда же безмерная печаль о детках угомонится? В своих видениях он доходил до того, что припоминал, как Елизаветушка, бывало, ни с того ни с сего месяцами не допускала до себя. Неспроста, ой неспроста, как сейчас подумаешь!..
Где-то на южных морях богоподобный Алехан гоняется по следам неуловимой Тараканихи… пускай, княжны Таракановой!.. дочки ли, племянницы ли, ведьмы ли наваждающей?!
Он махнул бронзовой кочергой по лукавым поленьям. Виденья исчезли, но послышался голос камер-лакея:
— Ваше сиятельство, в прихожей женщина, настоятельно просит говорить с вами. Как быть?
Алексей вздрогнул не такими еще дряхлыми плечами.
— Женщина, говоришь?.. Зови, что делать.
Камер-лакей Вышел, и сейчас же вошла просто, но аккуратно одетая, молодых еще, но каких-то истертых лет женщина. Она низко поклонилась, подошла… и неожиданно припала к его руке.
— Ну-ну, я привык сам целовать руки, — проворчал Алексей, разворачиваясь в кресле.