А. Разумовский: Ночной император
Шрифт:
— Где мой управитель? — решительно вскричал он. — Скажите ему, что кнут на сегодня отменяется. Как и все остальное, — уже тихо, пригнувшись к уху Елизаветы, добавил он. — Надо же поучить Фридриха?
— Надо, — и остатки перезабыла Елизавет. — Я пойду в дорожное переоденусь. Не мешает и вам, мой друг.
— Не помешает, — искренне возликовал, расстегивая запудренный камзол.
Слуги, разумеется, не позволили графу утруждать себя. В каких-то полчаса его переодели в более простой, черного сукна кафтан, лишь по обшлагам да по вороту шитый серебряным галуном, а ради парика не стали запихивать в «пудрильный шкаф», по старинке все сделали. Тем более граф тут же приказал:
— Вытащить на двор это безобразие… — Пнул ногой ненавистный шкаф. — Вместо слуг моих верных — его выпороть кнутом, четвертовать — и сжечь, на радость вам. Угости всех, обиженных мной, — кивнул дворецкому. — Да не жадничай, не жадничай.
Он вышел во двор, где уже стоял изготовленный в дорогу шестерик. Час спустя изволила сойти со своего крыльца и Елизавет… в образе рослого шляхетского гусара в красном кунтуше и конфедератке с белым пером. Как ни привык Алексей к ее переодеваниям, но надивиться не мог. Любой мужской костюм как нельзя лучше шел Елизавет, а военный тем более: вынимал ее тело из кружев и фижм, из удушающего роброна и давал ему истинно привольную жизнь. Елизавета видела, как любуются стройностью ее ничем не стесненных ног, гордой посадкой чуть-чуть располневшего от борщей, но все еще прекрасного стана.
— Не прогляди глазыньки, Алешенька, — с довольным видом шепнула ему, проходя к карете и вскакивая на подножку, — следовавший за ней лакей еле успел подсадить.
Он уже в карете заверил:
— Если и прогляжу, беда невелика. И вслепую буду лицезреть…
— Слепая охота? — по-гусарски вытянула она ноги, усаживаясь. — Лучше уж зрячая… Чего стоим?
А они и не стояли. Карета, сопровождаемая всего несколькими преображенцами, уже выворачивала на парадную дорогу, мимо парадного же крыльца. Там было не протолкаться от экипажей — как же, сегодня ожидался большой прием!
Елизавета на минуту задумалась, но тут же по-гусарски беспечно тряхнула белым пером:
— А, подождут!
— Подождут… недельку ведь, не больше? — лукаво уточнил Алексей.
— Шалун! Знаю, скукотища тебе на таких приемах, а мне что делать?
В ответ можно только было взять гусарскую руку и положить себе на колено. Какие разговоры при таком прекрасном настроении?
Карета быстро вынеслась к загородным слободам. А там — дай волю вожжам. Елизавета любила лихую езду, и кучера знали о том. Да, пожалуй, и кони — сами рвались вперед.
Погода стояла великолепная, виды окрестные один другого лучше. Дорогу чистили хорошо, да если по малоснежью — хоть на колесах, хоть на полозе поезжай, одинаково. Единственное, что укоряло глаз, — валявшиеся по обочинам лошади, которые от такой езды попросту падали на колени и во имя лихой наездницы подыхали. Велика ль беда! Ненужные постромки обрубали, солдаты ли, слуги ли оттаскивали полуживую лошадку в придорожную канаву, и дальше только крик:
— Пади!
Бывало, шестерик подлетал к Петергофу о четырех лошадях, бывало и о трех. Но, может, на этот раз обойдется?
III
У Елизаветы были и личные поместья в Малороссии. Не могла же она в одночасье все раздать их даже самым любимым любимцам. Да и потом, Алексей Разумовский унаследовал хутора, поместья и вотчины фельдмаршала Миниха — вовсе не государевы. Петр Первый, отменив гетманство, вроде бы преследовал благую цель: подрубить корни измены, стяжательства и самодурства. Последний гетман Апостол ушел с украинского гетманства еще до своей старости. Теперь правили Украйной семь наместников, три с киевской подачи, три с петербургской да один заглавный. Придя к власти, Елизавета назначила любимца своей шестнадцатилетней молодости Александра Борисовича Бутурлина, человека от природы ленивого да и погрязшего в безобразиях. Какой от него мог быть толк? Чуть лучше оказался быстро сменивший его генерал Бибиков, но на дела он тоже смотрел из-под чужой руки. Если уж заискивал перед Розумихой, то можно представить, в каком искательстве пребывал перед Алексеем Разумовским!
А заповеданный в гетманы Кирилл Разумовский еще только учился ловеласить в Германиях и Франциях…
— Нет, я сама поеду смотреть твою Украйну! — не раз говаривала раздосадованная Елизавет.
— Соберетесь ли когда, ваше императорское величество? — отделывался смешком Алексей.
Нерасторопность государыни — да что там, самая настоящая леность — была притчей во языцех. Разумеется, в глаза ей никто этого не высказывал. В том числе и Алексей, супруг потайной. Был же в голове у него разум, коли и фамилия от такой благости происходила?
Да и как ехать, когда война со Швецией никак не кончалась. Пруссия опять же — города то брали, то сдавали, пойми поди.
Так и протянулось время до лета 1744 года. Но уж дальше годить — не годилось. Душа-то была женская, чуткая. В приливе нежности прекраснодушная Елизавет вновь и вновь повторяла:
— Непременно — едем. Ты, Алешенька, был когда-то моим гоф-интендантом и главным управляющим. Управишься ли сейчас-то?
— Управлюсь, господынюшка. Хочется родину повидать. Соскучился…
— Со мной-то? — душевная нежность могла быстро взорваться бранью — этому ее славно научил лейб-медик Лесток!
Алексей знал, как погасить нараставший гнев. Ничего не говоря — припасть к ручке и посмотреть в воробьиные глазыньки взглядом во всем покорного хохла.
Но за окнами — грохот карет!
— Неужели опять едут? Депутация?
— Да еще какая! Все главнейшие полковники. Сын последнего гетмана полковник Лубенский, Петр Апостол. За родителя его уважают, не за себя же.
— Да ведь, поди, уже приехали? Поди, и у тебя побывали?
— Как не побывать. Земляки.
— Ах интриган! Без меня уже все решил?
— Смилуйся, государыня! Никогда этого не позволю.
— Тогда я позволяю. Завтра же и приму.
И ведь верно. Развеселая Елизавет иногда могла держать слово. В назначенный для аудиенции час императрица стоя, в присутствии всего двора, выслушала приветствие, говоренное полковником Апостолом. Сам же граф Алексей Разумовский накануне наставлял его, что и как говорить. Бывали ходоки у своего знатного земляка и днем, и ночью, когда заблагорассудится. После один другому хвастались: