А. Разумовский: Ночной император
Шрифт:
Алексей, узнав про все, подскочил к карете Елизаветы:
— Государыня, разреши обратно в Нежин?
— Это почему ж?.. — спросонья рассердилась Елизавета.
— Матушку мою и сестрицу там убивают!
— Кто таковы?! — сразу очнулась Елизавета.
— Грюнштейн с компанией… Помните ли такого?
— Помню… ах, каналья… В оковы! В кнуты!
Она только секунду помедлила:
— Без тебя это дело сделают. Отдай команду… и присядь ко мне, раз уж разбудил… Садись! — повелительно приказала. — Не след тебе в это ввязываться. Что у нас, других людишек на такие дела нет?..
Он ехал в ее карете, пока не доложили: мать и сестрица в здравии, а Грюнштейн уже под арестом.
По прибытии в Москву его сразу же забрали в Тайную канцелярию. Вспомнилось и не всегда пристойное, путаное прошлое. Петр Грюнштейн, сын саксонского крещеного еврея, восемнадцати лет приехал в Россию искать счастья, начал торговать, а накопив денег, уехал в Персию, где и пребывал целых одиннадцать лет. Там еще увеличил свое состояние, но при возвращении в Россию был ограблен, избит в астраханских степях купцами и брошен замертво. Не успел прийти в себя, как схватили татары; правда, от них сумел убежать. С отчаяния Грюнштейн перешел из лютеранства в православие, поступил рядовым в Преображенский полк. Во-он как попал в лейб-кампанию!
Еще тогда, во время переворота, Алексей Разумовский советовал слишком разбитному солдату не надоедать Елизавете, но солдат прошел огни и воды — теперь жаждал медных труб. Он лез прямо в глаза и в уши цесаревне; она его приметила. Алексей Разумовский с дуру рассказал историю похождений чернокудрявого саксонца. Елизавета вскричала: «А-ах!..» — и, став императрицей, щедро наградила искателя приключений. Но ему этого казалось мало, ослеплял счастливый фавор Разумовского, а раз перешагнуть через любимца императрицы не удавалось, занялся вымогательством. Ни больше ни меньше как у князя, генерал-прокурора Трубецкого; знал, бестия, что Разумовский не любит прокурора! Был как раз Соляной бунт, он и написал донос, мол, Трубецкой его подстроил, из нелюбви к соляным баронам Демидовым. Оставалось привлечь на свою сторону Разумовского… но тот бесцеремонно выставил доносчика за дверь.
Связываться вплотную с проходимцем не хотелось, тем более что сам-то он был поручиком лейб-кампании. Но Грюнштейн уже остановиться не мог; он даже написал подложное письмо в адрес герцогини Екатерины, чтоб прихватить милостей у нее…
Слухи самые нелепые о Разумовском распускал…
Но Разумовский ему гроша ломаного не давал. А отчаяние, как известно, и порождает самые нелепые выходки. Платить?.. Следователи Тайной канцелярии Ушаков и Шувалов о плате, за бокалом вина, поспрошали у самого Разумовского. Тот по добросердечию плату назначил мягкую:
— Голову рубить не надо, государыня все равно смертный приговор не утвердит. Хорошо постегайте кнутиком да язычину укоротите, и ладно.
Все исполнено было в лучшем виде. Хоть и безъязыкий, но живой, пошел Грюнштейн служить в Богом забытый Устюг…
V
Такие люди, как Грюнштейн, исчезали бесследно, но как могли исчезнуть братья Бестужевы и сразу трое Лопухиных — отец, сын и раскрасавица Наталья?
По Петербургу разнесся очередной слух об очередном заговоре. Алексей Разумовский не придал этому значения. У него в Аничковом доме привычно коротал вечер полковник Вишневский, ставший генералом. Им было о чем посудачить. Да и две партии нового вина прибыли — из Парижа и Венгрии.
— А скажи-ка, друг мой, — спрашивал Алексей — скажи, не стесняйся, которое винцо лучше?
— Рановато еще судить, Алексей Григорьевич. Вот как по пяти бокалов каждого опорожним…
Опорожнили еще сколько-то, не считая конечно. Но мысль беспокойная давит…
— Однако ж если вино французское, то значит, что Франция хочет поссорить нас с королевой австро-венгерской.
— А если венгерское?
— Значит, ссорят с Францией.
— Ну, а коль наша двойная водочка, отмеченная устами Петра Великого?
— Тогда со всеми-всеми.
— Пожалеть бы государыню… Каково-то ей быть в ссоре с целый миром?
— Верно, за государыню!
— За ее императорское величество!
— Говорят, она сейчас в Петергофе?
— Да уж так, решила отдохнуть от нас, грешных. Нам, кроме вина, подавай и разговоры о разных там заговорах. Пустых, вестимо.
— Ой, не скажи, друг мой! Что-то мне беспокойно…
— Выходит, еще за государыню?
— Выходит, за ее императорское величество?
В это время по заведенному порядку, без доклада, неслышно ступая в мягких бархатных туфлицах, вошел дежуривший всегда за дверями гостиной камер-лакей и начал что-то шептать на ухо графу. Ясно, такая тайна, что и другу Вишневскому знать не полагается. Тот все понял и встал из-за стола.
— Да, да, друг мой. Больше не удерживаю. Но выходи через заднее крыльцо.
Не успел Вишневский выйти, как тот же камер-лакей распахнул парадную дверь — быстро и крепко ступая, вошла Елизавета.
Теперь встал уже сам Разумовский.
— Что, что стряслось, государыня?
— К тебе приехала не государыня — лучше сказать, Елизаветушка. Инкогнито. Нет никого посторонних?
— Был Вишневский, но я догадался и спровадил… Хотя на него-то уж могу положиться.
— Ни на кого нельзя полагаться, Алексеюшка. Ко мне в Петергоф только что прискакали, загнав по дороге двух лошадей, Ушаков и Трубецкой. Открыт наиширокий заговор… Под руководством Ивана да Степана Лопухиных. Самое гадкое, что и братья Бестужевы замешаны…
— Не может быть! — вскричал Алексей, усаживая Елизавету на диван и наливая первого попавшегося вина, поскольку ее всю трясло.
— Я тоже думаю, что не может, — выпив и немного успокоившись, согласилась Елизавета. Но — допросы? Но — дыба? Их уже поднимали не раз. Лопухиных-то. До Бестужевых дело пока не дошло — два моих главных министра! А Лопухины не без греха… И кнут не помогает. Запираются.
Алексей решительно направился к дверям.
— Слуги у меня верные. Но я все-таки самолично проверю все ходы и выходы. Усиленную охрану поставлю. Тебя никто не приметил, господынюшка?
— В таком-то виде?
Алексей только сейчас обратил внимание, что была она в платье своей кружевницы, том самом, голубеньком, и в черной плащевой накидке. Кроме всего повязана черным же платом.
Прежде чем заняться караулами, он осторожно разоблачил ее. Принес и накинул на плечи соболье одеяло и только после того занялся делами.
А дела принимали нешуточный оборот. Только что спровадили из Петербурга Грюнштейна, да и прежняя троица, в ночи подбиравшаяся к спальне императрицы, прекрасно помнилась. Кто-то не уставал мутить воду…