А. Разумовский: Ночной император
Шрифт:
Собственно, все они принимали самое нежное участие в образовании неуча Кирилла еще до отъезда за границу. Кириллу сейчас-то лишь восемнадцать, а должность, должность какая!
На других правах и как бы над всеми над ними витал Алексей Петрович Бестужев. И возраст, и перенесенная в прошлые годы опала, и въедливый, ироничный ум — все располагало к уважению. Хотя бы и последнее дело — дело несчастной Лопухиной; она безъязыко погибала в Селенгинске; жена брата Михаила, как-никак тоже гоф-маршала, с голоду и холоду околевала в Якутске. Все знали: именно против него и было направлено это злосчастное «дело». Не зря же Фридрих-завоёватель взывал к своему петербургскому посланнику:
«Надобно воспользоваться благоприятным случаем; я не пощажу денег, чтоб теперь привлечь Россию на свою сторону, иметь ее в своем распоряжении; теперь настоящее для этого время, или мы не успеем в этом никогда. Вот почему нам нужно очистить себе дорогу сокрушением Бестужева и всех тех, которые могли бы нам помешать, ибо когда мы хорошо уцепимся в Петербурге, то будем в состоянии громко говорить в Европе».
Но сокрушить Бестужева можно было не ранее, чем сокрушится граф, первый камергер и обер-егермейстер Алексей Разумовский. По всем европейским понятиям — герцог, ибо кем же был негласный супруг могущественной российской самодержицы?
Враги Бестужевых могли радоваться: высланный в Париж маркиз Шетарди снова объявился в Петербурге. Правда, пока без верительных грамот, как частное лицо. Но что с того? Он все еще рассчитывал на первое место в сердце императрицы. И глупо ошибался!
Пожимая руку своему другу Бестужеву, Разумовский со смехом рассказывал:
— Императрица приняла очень хорошо своего старого ловеласа… и не больше. Он не привез грамот от своего короля, где бы Елизавета титуловалась императрицей. Как же иначе? Государство наше — империя, по всей диспозиции. Неудавшийся жених, хоть и король все еще грозной Франции, смеет оскорблять ее непризнанием?! И что же? Елизавет приняла Шетарди как простого дворянина, а некоторое время спустя прислала ему в подарок… розгу! Правда, завернутую в золотую парчу. И все-таки — розга! Какова наша государыня!
— Ответ, достойный грозного ее батюшки! — с удовольствием выпил Бестужев за эту славную новость.
Новоиспеченный президент академии все слышал, винцо тоже попивал, и помалкивал при таких великих покровителях.
— Ведь не глуп в таком разе? — похлопал его по плечу старший брат.
— Отнюдь. — И главный наставник подошел, Теплов.
А самый молодой, если не считать самого-то президента, Иван Елагин, с истинным участием напомнил:
— Да, но Кириллу Григорьевичу сразу же придется схлестнуться с немцами. Ибо что такое академия? Немецкое осиное гнездо.
— Но там есть умный немец Миллер. Есть, наконец, Тредиаковский…
— Чрево! — посмеялся Сумароков. — Сиречь брюхо безмозглое.
— И Михайло Ломоносов — чрево? — попенял Алексей своему генеральс-адъютанту.
— Не совсем так, но ведь бузотер невозможный!
— Ну-у, в России все возможно! — Уж тут Алексей не сомневался. — Жаль, мы как-то не сошлись характерами…
— Или чинами? — по-свойски въедливо вопросил адъютант.
— Чины! Как в России без чинов? Потому и в тюрьму Михайло попал… как простой крестьянский сын…
— Что? Что? — посыпались вопросы — не все это знали, во всяком случае, Кирилл-то понятия о том не имел.
— Уж тут как водится — бузотерство. Додуматься! Мало, что пьяным в зал конференции заявляется, так еще и буйство. С ума сойти! Парикмахерским манекеном избил садовника академии, немца, конечно, да еще и с фамилией — Штурм. А главного немца, Шумахера, публично обозвал вором и побил бы тут же в зале, не останови его. Значит, в тюрьме бузотер-архангелогородец! Он ведь под угрозой кнута находился. Думаете, легко было государыню уговорить? — Алексей горько усмехнулся. — Но — оды, говорю я преславной Елизавет? Я, конечно, ничего не понимаю в одах, но почему бы и не положить ее, одушку, на стол Елизаветы. Она ведь со слезами на глазах читала. Разве после этого поднимется рука для кнута? Отделался потерей полугодового содержания. А ведь гол как сокол. Вот, Кирилл Григорьевич, — кивнул он брату, — с кем тебе дело иметь придется. А ну как и мое заступничество не поможет? А ну как и рука государыни устанет выгораживать… такого славного мужика?
— Не устанет, — ответствовал президент, еще только назавтра собиравшийся ехать в академию.
— Да ты-то откуда знаешь, братец? — удивился Алексей.
— Знаю… душой чувствую!
Алексей развеселился:
— Вы слышали, други? Из молодых, да ранних. В кого бы это?..
Бестужев взял его под руку:
— А вы не догадываетесь, Алексей Григорьевич?
— В том-то и дело — догадываюсь. Но ведь судьба дважды не повторяется?
— А если трижды? При французских-то королях — что делается?
— Ну-у, мы ж не Франция!
— Верно, Алексей Григорьевич, мы Россия. Нас голыми руками не возьмешь. Вот отбились же от лопухинского дела? Хотя жаль Лопухиных, особливо Наталью, и мою свояченицу в придачу… Якутск! Зачем он нам был нужен?
— Так ведь вы тем и занимаетесь, Алексей Петрович, — приращением России.
— Да, да… И все думаю: не слишком ли много наприращивали? Пора бы в своем хозяйстве порядок навести.
— А не слишком ли это скучное занятие — порядки-то?
— Что делать, невесело, Алексей Григорьевич. Уж такой мы народ — нам обязательно подавай беспорядок.
— А раз беспорядок, так чего же лучше Гости лиц? И посвободнее, и от греха подальше. Я вот только государыню спрошу — отпустит ли?
Но не успел он вступить на ее половину и с нарочитым равнодушием изложить цель их внезапного отъезда, как Елизавета возмущенно оторвалась от туалетного стола:
— Как? Без меня?
Алексей повинно опустил голову.
А она уже командовала:
— Девки! Амуницию мне охотничью. Авдотья? Ты со мной.
Алексей вернулся смущенно-развеселым.
— Нет, не получится у нас холостяцкой пирушки. Вместе с государыней десяток фрейлин да приживалок подсядет. Что за жизнь!
Но было видно по всему, что жизнь эта ему нравится. Он на правах друга дам послал вперед Вишневского:
— Скачи, мой генерал, что есть мочи! Там ведь приготовиться должны. Карпуша от пьянства и старости уже ничего не соображает. Возьми слуг. Да егерям накажи, что государыня охотится желает.
Вишневскому не надо было дважды повторять. Несмотря на свои, тоже немалые, годы, пулей вылетел на задний двор к конюшням. С таким треском громыхнули колеса, что пересмешник Елагин посетовал: