А. Разумовский: Ночной император
Шрифт:
— Да они и оси по дороге растеряют!
— А тогда мы на них самих верхами сядем.
Оставалось единственное наказать:
— Кирилл, ты к себе домой отправляйся. Тебе завтра в академию… самому Михайле Ломоносову представляться. Ну, как учинишь такой же дебош?
Кирилл без удовольствия выслушал наставления старшего брата, но стал собираться. По-хорошему — так долго ли. Но ведь и государыня не в пять же минут собралась. Ее мраморный стол, водруженный посередь уборной, возвышался что императорский трон. Он был заставлен зеркалами, банками-склянками да всем таким, что и названия ни один мужик не знал. Разве что изнеженный француз Шетарди. Но ему была послана
— Государыня желает, чтоб Кирилл Григорьевич был всенепременно при ее особе.
Бестужев под дружеский смех промолвил:
— А что я говорил! Судьба и дважды делает круги…
Так что в конце концов собралась кавалькада из пяти-шести экипажей. Да верховых с десяток: не без охраны же государыне выезжать из дворца.
VIII
Назревали более важные события, чем ссора с маркизом Шетарди или милостивое назначение восемнадцатилетнего баловня президентом Академии наук. Приближался срок свадьбы наследника престола великого князя Петра Федоровича с княжной Цербстской, которая при крещении уже получила вполне русское имя: Екатерина.
Но здоровье наследника оставляло желать лучшего. Он еще в ноябре 1744 года переболел в Москве корью, а когда тронулись в Петербург по санному пути, под Тверью запылал оспой. Громадные сани государыни, запряженные двенадцатью лошадьми и фукающие дымом от дорожной печки, были уже перед Петербургом, когда нагнавший их фурьер сообщил, что наследник слег в Хотилове. Императрица повелела немедленно повернуть дорожный дворец обратно. Алексей Разумовский не испрашивал разрешения — тоже развернул свой легкий шестерик. Так что весь январь 1745 года двор находился в Богом забытом Хотилове. Попробуй-ка размести там всех! Но ведь Елизавету не оставишь одну. С ней происходили странные вещи. Она то ругала племянника и называла его никчемным чертенком, то часами молилась на коленях о его здравии, исходила прямо-таки материнской нежностью. Никто, кроме «друга нелицемерного», не ведал ее тайных тревог: наследник чуть ли не с пеленок напивался пьян и не имел другого занятия… как играть в куклы. Да, да! В лучшем случае, кукол заменяли оловянные солдатики.
Иногда, без посторонних, она припадала к плечу Алексея, спрашивая:
— Что-то дальше будет?
— Дальше — свадьба, — отвечал он, — и долгое, благодарственное ожидание престола…
— Но престол-то — не место, где играют в куклы… и под бой барабана вешают крыс!
У наследника и такая привычка объявилась: ляпать уже не из олова, а из теста, — так выходило быстрее, — свое комнатное войско, разрисовывать его в прусские мундиры и устраивать разные военные экзерциции. Но тесто-то, надо полагать, было вкусное, вот одна из крыс и покусилась на какого-то дежурного капитана, а может, капрала, какая разница. Вражью тварь поймали и под бой барабана, по всем правилам, зачитали приговор. Смертная казнь через повешение! Барабан-то и привел тетку к племяннику. Как раз в тот момент, когда покусительницу сам наследник, самолично, вздергивал на перекладину…
Елизавета прибежала в покои Алексея вся в слезах и долго не могла ничего толком рассказать. Выходила ведь какая-то душевная болезнь.
Со свадьбой спешили, чтобы дурь наследника уравновесить спокойной мудростью его жены.
Но пойми ж! Чем больше сетовала Елизавета на племянника, тем роскошнее становились приготовления к свадьбе. Мало, что съезжались в Петербург все состоятельные дворяне, иностранные послы готовили речи и подарки, так Елизавете опять вздумалось поднять на ноги чуть ли не всю Малороссию.
— Как же без матери? — парировала она робкие возражения Алексея. — Да чтоб все сестры и вся твоя родня! Иль ты забыл, кто ты мне перед Богом?..
— Как можно, господыня! — обезоруживал ее Алексей совершенной покорностью. — Одно меня смущает: при таких-то великих торжествах еще отнимать у тебя время?
— А ты не учи меня, Алексеюшка. Ты не учи!
И оставалось только припасть к ручке, которая одинаково небрежно раздавала кнуты, ссылки… и великие милости.
— Покоряюсь вашей воле, — все, что он мог сказать, по приказу Елизаветы снаряжая фурьеров.
Опять, как и в первый приезд матери, полетели депеши.
Мать уже была в пути, но Елизавета узнала, что в Адамовне осталась дочь Анна, ожидавшая ребенка.
— Эка невидаль! Рожают и в дороге.
Встречь матери, ехавшей ведь не только на свадьбу, но и на свидание с младшим сыном, вернувшимся из-за границы, был послан кабинет-курьер Писарев, с Указом:
«Ехать тебе в Малую Россию в дом Киевского полку полкового есаула Иосифа Закревского, в село Адамовну, и его жене Анне Григорьевне объявить нашу милость и соизволение, что хотим, дабы она приехала сюда для присутствия на браке нашего племянника Его Императорского Высочества Великого Князя…»
Под этот Указ — распорядительная бумага кабинет-министра барона Черкасова:
«Для проезда оной госпожи собрать подводы по указу, данному тебе из ямской канцелярии, сколько потребно, с заплатою прогонов, на это дано тебе из кабинета Е. И. В. 500 рублев, и чтоб, как при оной госпоже поедешь, было ей приготовлено всякое потребное в пути довольство и покой».
Более того, прилагалось собственноручное письмо Елизаветы:
«По приезде оного курьера, ежели Бог вас в совершенное здравие привел, то, пожалуй, как возможно скорее сберитеся и дочь, которая четверолетняя, с собою возьмите и как возможно скорее приезжайте к нам, дабы застать свадьбу племянника моего…
Елизавет».
Другой кабинет-курьер, Гурьев, навстречу матери пылил с предписанием все того же барона Черкасова. Ехала графиня Наталья Демьяновна Разумовская, не шутка! А с ней — племянники и внуки: Стрешенцовы, Закревские, Будлянские… В последний момент на запятки вспрыгнул даже дьячок Онуфрий, учивший и Алексея, и Кирилла. Графинюшка покричала, но махнула рукой:
— Нейкие гайдамаки едут!
По приезде в Петербург дьячок-то и развеселил всех. Елизавета понять не могла, с какой такой радости граф Алексей Григорьевич обнимает нечесаного старика.
— Так это ж Онуфрий. Мой первый академик. Да и академик президента Академии наук. Допустите его, государыня, до ручки?
Елизавета и дьячка Онуфрия допустила, не говоря уже обо всех остальных. Как можно отказать Алексею Григорьевичу! Тем более что ему предстояло быть шафером Екатерины на закипавшей уже свадьбе.