А. Смолин, ведьмак. Цикл
Шрифт:
— Слушай, а чего ты Женьку с собой сегодня не взял? — задал я наконец ему вопрос, который давно вертелся у меня в голове.
— Да она на неделю из Москвы свинтила, — объяснил мне оперативник. — В отпуск. Домой поехала, у нее мама приболела. Дел у нас, понятно, как грязи, но мама — это святое. Как не отпустить? А что, соскучился без нее?
— Да нет, — отчего-то смутился я. — С чего бы? Я ее и видел два раза всего.
— На Мезенцеву многие западают, — Николай повернулся ко мне и вроде как подмигнул. — Сама рыжая, глаза зеленые, кожа белая, и фигурой ее бог не обидел, так что ничего стыдного тут нет. Правда,
Вот так, беседуя, мы шли по дорожкам и аллейкам кладбища. Не скажу, что здесь было сильно темно — на перекрестках стояли фонари из новомодных, те, что на солнечных батареях. Света они давали немного, но достаточно для того, чтобы не ощущать себя затерянным во мраке.
Да и мертвой тишины здесь тоже не наблюдалось. Несмотря на то, что настала ночь, в кронах деревьев перекликались какие-то птицы, разная живность шуршала в кустах и сновала по дорожкам, несколько раз вдалеке мы видели и человеческие силуэты. К нам, правда, эти ночные путники не приближались, а потому мне неведомо, кто это был — живые или все-таки мертвые?
А еще — страха у меня не было совершенно. Напротив, я чувствовал себя превосходно, не сказать возбужденно. Мне нравилось здесь, в этом полумраке, среди темных деревьев, шумящих где-то в вышине, и еле различимых надгробий. Я словно попал домой. Нет, не к себе домой, тут другое. Знаете, как бывает? Вот ты рос первые лет десять-пятнадцать жизни в одном месте, а потом переехал оттуда куда-то еще. А после, уже совсем взрослым, ты попадаешь в те места, где детство прошло, и испытываешь всплеск эмоций. Тут и нахлынувшие воспоминания, и пробудившаяся ностальгия, и узнавание забытых улочек, и много чего еще. Вот нечто подобное сейчас происходило со мной. Разумеется, я не мог что-то вспомнить или узнать, поскольку тут до этого не бывал, по крайней мере, в этой части кладбища. Но эмоционально это было именно такое чувство.
Я шагал, глубоко вдыхая плотный прохладный воздух, и очень хотел, чтобы этот путь не кончался.
Увы, но всему на свете выходят сроки.
— Вот и оно, дерево, — остановился Нифонтов, и яркий луч его «Маглайта» осветил кривой серый ствол, напрочь лишенный коры, и змееподобно переплетенные безлистные сучья.
— Уродливое какое, — отметил я. — Брррр.
— Все верно, оно таким и должно быть, — оперативник раскрыл пакет, который до того находился у него под мышкой. — Чтобы путаницы не возникло, то это дерево или нет. А как ты думал? Все продумано, все учтено. На, подсвети мне.
Он отдал мне фонарь, после достал из пакета сверток, развернул его, и я увидел буро-красную массу, тот самый фарш, что был заказан в ресторане.
— На дерево луч направь, — попросил меня Нифонтов. — Ага, вон оно.
— Что? — спросил я.
— Ну, назовем это словом «алтарь», — пояснил Николай. — Хотя можно применить и определение «жертвенная площадка». Или любое другое, на твое усмотрение.
И вправду, сплетенные ветви образовали что-то вроде небольшой площадки, на которую оперативник и положил неприятно чавкнувшую мясную массу.
— Прими, Хозяин кладбища, подношение мое. Если тебе будет оно по нраву, то и мне будет радостно, — громко произнес он.
— Фонарик отдать? — спросил я у него.
— Не надо, — помотал головой он. — Пусть у тебя останется. Мало ли как будем с кладбища уходить, может, и поодиночке придется выбираться. Я, если что, и без света выйду, а тебе он не помешает.
— Как-то мрачно это прозвучало, — отметил я. — Ты же говорил, что мы в безопасности, пока гостями числимся?
— Так и есть, — подтвердил Нифонтов. — Но я не знаю, чем кончится разговор. Очень может быть, что мне придется задержаться в этих гостях до утра. И чего тебе тогда тут одному куковать, да еще с таким неопределенным статусом? Да ты не волнуйся, все будет хорошо.
— Очень оптимистичное заявление, особенно применительно к тому месту, где оно изречено, — послышался из кустов дребезжащий старческий голосок.
А секундой позже мы увидели и его обладателя. Был он синелиц, как и положено мертвецу, плюгав, лысоват, носат чрезвычайно и довольно странно одет. На босых ногах у него красовались кальсоны с завязочками, которые волоклись по земле, а тщедушное тельце было облачено в старинный сюртук с золотым тиснением, причем размера на три больше, чем требовалось.
— Колоритен, — оценил облачение появившегося из кустов человечка оперативник. — Впечатляет.
— Особенно сюртук, — поддержал его я.
— Мне тоже нравится, — показав нам гнилые до черноты зубы, растянул рот в улыбке человечек. — Я его у статского советника Темрятьева в «квинтич» выиграл, еще в старые времена. Ох, он и расстроился тогда! В склепе своем после этого закрылся, к нам не выходил, да так там и сгнил в результате. Кстати, господа, если он вам так нравится — готов поставить его закладом. Может, партейку?
В пальцах мертвеца появилась колода карт, он невероятно ловко разделил ее на две части, а после снова соединил в одно целое. Я такое раньше только в кино видел.
— Ага, сейчас, — совершенно неучтиво ответил ему Нифонтов. — С таким, как ты, за карты садиться — дураком надо быть. Давай, веди нас куда следует, игруля.
— Ну и зря, — с достоинством ответил обладатель сюртука. — И еще — очень обидные ваши слова.
— Обидные, — фыркнул оперативник. — Ты еще нам расскажи, что на этом свете задержался по ошибке и недоразумению.
— Так и есть, — с лица человечка пропала улыбка. — А почему же еще? Где-то там ошибка в их канцелярии вышла. Мое место там, а не здесь. Вот разберутся…
— А как же, — Нифонтов рассмеялся в голос. — Да раньше те, кто душу твою купил за талант игрока, тебя найдут, и положенное сполна взыщут.
— Не факт, — подал голос я, поняв, о чем идет речь. — Он тут уже невесть сколько времени ошивается, и никто его пока не сцапал.
В ведьмачьей книге мне попадались заметки об очень сложном ритуале, позволяющем вызвать некую сущность, с которой возможно заключить сделку и получить от нее практически все что угодно, кроме, разве что, бессмертия. И еще мертвых нельзя было воскрешать, это я точно помню. Зато все остальное, в пределах одного желания — без ограничений, но не за так, само собой. Платой за услуги была душа. После смерти, разумеется.