А.Беляев Собрание сочинений том 7
Шрифт:
Знаменитый писатель, вероятно, был бы огорчен, если бы узнал, что не ему одному пришло в голову это ядовитое словечко.
Электрофикция! Слово это уже ползло по Москве, перекочевало в Питер, расползлось по провинции.
Слово «электрофикция» витало и по уголкам редакций. Литераторы, журналисты впадали в тихое недоумение. Надо писать об электрификации. Надо пропагандировать выработанный план. Но о чем именно писать? Как подойти к этому делу? С чего начать?.. Ну, конечно, с тезисов. Это легче всего! И они строчили тезисы, наводняли газетные
Старый инженер-электрик потирал руки в кругу своих коллег по профессии:
— Я, во всяком случае, приветствую электрификацию! В конце концов, не наша забота, что выйдет изо всей этой затеи, — электрификация или электрофикция. Наши акции, во всяком случае, поднимаются. Без нас, старых, опытных специалистов, не обойдешься. Кто будет проводить план электрификации, строить электростанции? Уж конечно, не коммунисты, которые генератора от трансформатора не отличат. Мы будем строить! А отсюда, как говорится, все организационные выводы для нас!
А в Кремле нервно ходил по кабинету сам «кремлевский мечтатель», виновник всего этого брожения умов. На его письменном столе лежала стопочка бумаги. Время от времени он подходил к столу и заносил на бумагу несколько строк. У стола сидел седовласый автор плана ГОЭЛРО и внимательно слушал.
— Взгляните на статью Крицмана в «Экономической жизни». Пустейшее говорение. Литературщина. Возьмите тезисы Милютина. Вслушайтесь в речи «ответственных» товарищей. Скучнейшая схоластика, то литераторская, то бюрократическая. Пустейшее «производство тезисов» или высасывание из пальца лозунгов и проектов вместо внимательного и тщательного ознакомления с нашим собственным опытом…
Он подошел к столу, записал несколько строк и вновь зашагал из угла в угол.
— Непонимание дела получается чудовищное… Вот этот-то разброд мнений и опасен, ибо показывает неумение работать, господство интеллигентского и бюрократического самомнения над настоящим делом… самомнение невежества! Надо же научиться ценить науку, отвергать «коммунистическое чванство» дилетантов и бюрократов, надо же научиться работать систематично, используя свой же опыт, свою практику.
Он вновь быстро подошел к столу и записал последнюю фразу.
Так, развивая свои мысли вслух, он готовил статью «О едином хозяйственном плане».
— Электрофикция! — гневно произнес он и вдруг, сощурив свои глаза, в которых засверкали веселые огоньки насмешки, добавил:
— Вумники!
Если бы при таком разговоре — а они повторялись нередко — присутствовал знаменитый английский писатель!
Он включил бы в свою книгу «Россия во мгле» целую главу — «Трагедия кремлевского мечтателя».
Так написал бы знаменитый писатель.
И он оказался бы в роли не только плохого провидца, но и плохого психолога: кремлевский мечтатель мог негодовать на тупость и косность. Мог выходить из себя,
«Тем хуже для него!» — сказал бы знаменитый писатель.
— …Приезжайте через десяток лет и посмотрите, что у нас будет! — сказал на прощанье кремлевский мечтатель знаменитому английскому писателю.
Но писатель не приехал. А жаль. Пока он писал свою книгу «Россия во мгле», пока книга издавалась, переводилась на европейские и восточные языки, пока смаковалась поклонниками-читателями, «кремлевские мечты» превращались в действительность, план — фантастический план — ГОЭЛРО был выполнен.
«Взъерошенные» люди, вызывавшие у великого писателя одно презрительное сожаление, извлекали из недр земли лежавшие под спудом рудные сокровища и превращали их в машиностроительные заводы, в генераторы, трансформаторы, гигантские турбины. Они научились делать это — «дикие, некультурные» люди! Они рыскали всюду, от Полярного круга до горячего песчаного Туркестана, и в этой «равнинной стране с вялым течением рек» нашли бурные, стремительные реки, водопады, низвергающиеся с четырехсотметровой высоты, и сковывали их цепями железа и бетона. План ГОЭЛРО превратился в генеральный план электрификации СССР.
Два миллиона киловатт ГОЭЛРО казались электрофикцией. Но когда эти два миллиона потекли по проводам, завертели колеса машин, засветились огнями — первыми огнями среди вековой тьмы российских просторов, — уже никому не кажутся фикцией шестьдесят миллионов киловатт генерального плана.
Смешное стало страшным…
И уже не один великий писатель, не один государственный человек захотел посмотреть, что же делается в непонятной Советской стране…
…Это было на исходе лета 1933 года.
Большой французский политический деятель — и тоже писатель, но не фантаст, — человек с зоркими глазами трезвого политика и дельца, сидел на веранде гостиницы на берегу Днепра, смотрел и думал.
Он бывал в России и знал ее историю. Он знал эти места, которые некогда были приютом дикой казачьей вольности. Он знал о днепровских порогах — этой «несправедливости природы», делавшей несудоходной прекрасную реку на самом ответственном участке. Он знал, как некогда гибли люди, прогоняя утлые «дубы» через бурливые, чертовские пороги.
И вот он словно по волшебству перенесен в иную страну, иной мир, иную эпоху человеческой истории… Нет, это не Россия, какою он знал ее, не старый, дикий, непокорный Днепр, который он видел еще несколько лет тому назад.
Пред ним лежала необозримая водяная поверхность, упиравшаяся в величавую плотину. Эта плотина!.. Мощная, спокойная, несокрушимая, как символ непреклонной воли ее строителей. Она убеждала без слов…
По каналу проходили караваны судов. На противоположном берегу ослепительно сверкали в лучах яркого солнца белые дома города-сада. А за ним, вокруг всей гидростанции, на многие километры тянулись фабрики и заводы Днепровского комбината…