А.и Б. Стругацкие. Собрание сочинений в 10 томах. Т.2
Шрифт:
Званцев снова взглянул на часы. На заполнение двух секторов ушло чуть больше полутора минут. Десять суток идет Великое Кодирование, заполнено меньше двадцати тысяч секторов...
— Сектор восемнадцать тысяч семьсот двадцать семь заполнен...
И так десять суток. Чья-то сильная рука легла на плечо Званцева.
— Почему не спите?
Званцев поднял голову и увидел полное усталое лицо под капюшоном. Званцев узнал его.
— Спать. Сейчас же...
— Профессор Каспаро...— сказал Званцев и встал.
— Спать, спать...— Каспаро глядел ему в глаза.— Если не можете спать, смените кого-нибудь.
Он быстро пошел в сторону, остановился и снова поглядел пристально.
— Не узнаю,— сказал он.— Но все равно — спать!
Он повернулся спиной и быстро зашагал вдоль рядов людей, сидящих перед пультами. Званцев услышал его удаляющийся резковатый голос:
— Полделения... Внимательнее, Леонид, полтора деления... Хорошо... Отлично... Тоже хорошо... Деление, Джонсон, следите внимательней... Хорошо... Хорошо...
Званцев встал и пошел за ним, стараясь не терять его из виду. Каспаро вдруг крикнул:
— Товарищи! Все идет прекрасно! Будьте внимательней! Все идет очень хорошо!.. Только следите за стабилизаторами, и все будет очень хорошо!..
Званцев наткнулся на длинный стол, за которым спало несколько человек,— никто не обернулся, и ни один из спящих не поднял головы. Каспаро исчез. Тогда Званцев пошел наугад вдоль желтой цепочки огоньков перед пультами.
— Сектор восемнадцать тысяч семьсот девяносто заполнен,— сказал новый бодрый голос.
Званцев понял, что заблудился и не знает теперь, где выход и куда девался Каспаро. Он сел на подвернувшийся стул, упер локти в колени, положил подбородок на ладони и уставился на мерцающую свечу перед собой. Свеча медленно оплывала.
— Сектор восемнадцать тысяч семьсот девяносто восемь... Семьсот девяносто девять... Восемьсот... Заполнен... Заполнен...
— А-а-а-а!
Кто-то закричал протяжно и страшно. Званцев подскочил. Он увидел, что никто не обернулся, но все как-то разом застыли, напрягли спины. Шагах в двадцати, у одного из операторских кресел, стоял высокий человек и кричал, схватившись за голову:
— Назад! Назад! А-а-а!
Откуда-то, стремительно шагая, возник Каспаро, кинулся к пульту. В зале стало тихо, только шипел воск.
— Простите! — сказал высокий человек.— Простите... Простите...— повторял он.
Каспаро выпрямился и крикнул:
— Слушать меня! Секторы восемнадцать тысяч семьсот девяносто шесть, семьсот девяносто семь, семьсот девяносто восемь, семьсот девяносто девять, восемьсот — переписать! Заново!
Званцев увидел, как сотни людей в белом одновременно подняли правые руки и что-то сделали на пультах. Огни свечей заколебались.
— Простите, простите! — повторял человек.
Каспаро подтолкнул его в спину.
— Спать, Генри,— сказал он.— Спать быстро. Успокойтесь, ничего страшного...
Человек пошел вдоль пультов, повторяя одно и то же: «Простите, простите...» Никто не оборачивался. На его место уже сел другой.
— Сектор восемнадцать тысяч семьсот девяносто шесть заполнен,— сказал бодрый голос.
Каспаро постоял немного, затем медленно, сильно сутулясь, пошел мимо Званцева. Званцев шагнул ему навстречу и вдруг увидел его лицо. Он остановился и пропустил Каспаро. Каспаро подошел к небольшому отдельному пульту, вяло опустился в кресло и так сидел несколько секунд. Потом встрепенулся и, весь подавшись вперед, сунул лицо в большой нарамник перископа, уходящего в пол.
Званцев стоял неподалеку, у длинного стола, и не отрываясь глядел в усталую горбатую спину. Он все еще видел лицо Каспаро в колеблющемся свете свечи. Он вспомнил, что Каспаро уже не молод, всего на пять-семь лет моложе Окада. Он подумал: «Сколько лет унесли эти десять суток! Все это скажется, и очень скоро».
К Каспаро подошли двое. У одного вместо капюшона халата тускло поблескивал круглый прозрачный шлем.
— Не успеем,— тихо сказал человек в шлеме.
Он говорил в спину Каспаро.
— Сколько? — спросил Каспаро, не оборачиваясь.
— Клиническая смерть наступит через два часа. С точностью плюс минус двадцать минут.
Каспаро повернулся.
— Но он хорошо выглядит... Посмотрите.— Он толкнул пальцем в нарамник.
Человек в шлеме покачал головой.
— Нервный паралич,— сказал второй очень тихо. Он оглянулся, скользнул выпуклыми глазами по Званцеву и, наклонившись к Каспаро, что-то сказал ему на ухо.
Званцев узнал его. Это был профессор Иван Краснов.
— Хорошо,— сказал Каспаро.— Сделаем так.
Двое разом повернулись и быстро ушли в темноту.
Званцев пошарил стул, сел и закрыл глаза. «Конец,— подумал он.— Не успеют. Он умрет совсем».
— Сектор девятнадцать тысяч ноль-ноль два заполнен,— повторял голос.— Сектор девятнадцать тысяч ноль-ноль три заполнен... Сектор девятнадцать тысяч ноль-ноль четыре...
Званцев почти ничего не знал о кодировании нервных связей, и ему представлялось, что Окада лежит на странном столе под белым смертным светом, тонкая игла медленно ползет по извилинам его обнаженного мозга, и на длинную ленту знак за знаком ложатся сигналы импульсов. Званцев отлично понимал, что в действительности это происходит совсем иначе, но воображение рисовало ему именно такую картину: блестящая игла ползет по мозгу, а на бесконечную ленту таинственными значками записываются память, привычки, ассоциации, опыт... А откуда-то наползает смерть, разрушая клетку за клеткой, связь за связью. И нужно ее обогнать.
Званцев почти ничего не знал о кодировании нервных связей. Но он знал, что до сих пор неизвестны границы участков мозга, ведающие отдельными мыслительными процессами. Что Великое Кодирование возможно лишь в условиях самой глухой изоляции и при точнейшем учете всех нерегулярных полей. Поэтому свечи и факелы, и верблюды на шоссе, пустые поселки и черные окна микропогодных установок, и остановленные самодвижущиеся дороги... Званцев знал, что до сих пор не найден способ контроля кодирования, не искажающий кода. Что Каспаро работает наполовину вслепую и кодирует в первую очередь, может быть, совсем не то, что следует кодировать. Но Званцев