Аданешь
Шрифт:
– Правда?
– Правда. Но документы он мог бы проверить у меня сразу. И потом – манеры… Надо бы как-то повежливее с гражданами.
– Так точно! – пробормотал дежурный. – А вы, товарищ капитан, не того? Ну, не будете докладывать и все такое?
Я рассмеялся.
– Нет, не буду.
– Фу! – выдохнул лейтенант. – Вы уж простите этого охламона. Черт его знает, что ему в голову взбрело. Молодой еще.
– Ничего, забудьте. Ну, так я пошел?
– Конечно, конечно.
Я повернулся и собрался было покинуть это пропахшее табаком и сапогами помещение, но дежурный окликнул меня:
– Товарищ капитан, а вы случайно не знаете африканскую страну из семи букв?
– Эфиопия, – не раздумывая ответил я.
– Подходит, – удивленно сказал лейтенант.
Снаружи, возле двери, стоял Голотяпко. Вид у него был несколько озадаченный. Он посмотрел на меня, переминаясь с ноги на ногу, и тихо произнес:
– Виноват, товарищ капитан…
– Не беда, Головотяпко…
– Голотяпко, – поправил сержант, насупившись.
– Да какая разница! Я тебя извиняю, – сказал я, но не удержался от того, чтобы не прочитать этому увальню маленькую лекцию. – Но впредь, будь добр, с гражданами веди себя любезнее. Что могут подумать честные труженики о нашей доблестной милиции, когда она так грубо хватает их за локти?
– Есть, быть любезнее, – буркнул сержант, приложив руку к козырьку сбившейся набок фуражки, а я, довольный, направился к выходу.
Квартира моя располагалась в одной из тех «хрущевских» пятиэтажек, коих вдоволь было на улице Обручева. Мне не хотелось париться в душном автобусе, и я решил пройтись пешком – всего-то три остановки. По дороге я зашел в кулинарию и купил домашних котлет. Конечно, домашними они только назывались, а, по сути, были очень далеки от тех ароматных, пахнувших детством котлет, которые делала моя мама. Но поскольку я в ту пору жил уже отдельно от родителей, в своей маленькой однокомнатной квартирке, то готовить мне приходилось самому, а способностями в этой области я не отличался. И потому довольствовался полуфабрикатами, хотя чаще всего питался все же в столовой. В этот день у меня в очередной раз возникло желание самому что-нибудь приготовить. Такое случалось нечасто, но, как это не покажется странным, мне иногда даже нравилось повозиться у плиты.
Я поднялся на второй этаж, отпер дверь и вошел в свое холостяцкое обиталище, где в беспорядке были разбросаны по комнате вещи, а все убранство составляли маленькая тахта, видавший виды письменный стол да примостившийся на комоде старенький телевизор «Рекорд». Я жил один и вполне обходился тем, что у меня было. В моем возрасте иметь отдельную квартиру почиталось за великое счастье. Зарабатывал я неплохо, к тому времени у меня на книжке уже накопилась кругленькая сумма. При этом нельзя сказать, что я себя в чем-то ограничивал. Часто встречался с друзьями – по выходным мы любили устраивать пикники за городом, раз в месяц хаживал в ресторан, одевался вполне прилично. В отношениях с противоположным полом у меня тоже все было в порядке. Я, конечно, не опускался до безумных оргий, этого не позволяли мне ни воспитание, ни положение. Но, признаться, бывало несколько раз, просыпался поутру в обнимку сразу с двумя девушками. Но не более того.
Первым делом я позвонил Веронике, одной своей знакомой, и пригласил ее в гости. Она работала учительницей младших классов в школе и, поскольку на дворе стояло лето, наслаждалась длительным педагогическим отпуском. Я почему-то был уверен, что она свободна и ни в коем случае не откажется навестить меня. Потом я заказал такси (неужели добираться до аэропорта на автобусе?) и стал собирать чемодан. На это у меня ушло ровно полчаса. Трудно было загадывать, сколько продлится моя командировка, но больше того, что я успел упаковать, у меня все равно не было: пять пар белья, столько же носков, костюм, на всякий случай, и галстук, черные туфли, белая парадная рубашка и три повседневные, с коротким рукавом. Одну рубашку я, подумав, отложил, чтобы надеть в дорогу. Из брюк выбрал югославские джинсы. На ноги сначала думал надеть кеды, но потом бросил их в чемодан, а в дорогу приготовил летние замшевые туфли с дырочками.
Затем я отправился на кухню и стал накрывать на стол. Этому процессу я всегда уделял особое внимание. Мне нравилось, чтобы все было сделано в строгом соответствии с правилами этикета.
Не успел я завершить сервировку, как в дверь позвонили. На пороге стояла Вероника. Невысокого роста, худая, черноволосая, с немного вздернутым носиком и большими карими глазами, она радостно взвизгнула и бросилась мне на шею.
– Слушай, я у тебя целую вечность не была!
– Да, – согласился я, – дней десять уже прошло.
– Правда? А мне казалось, чуть ли не месяц… Такая жара на улице! Можно я душик приму?
– О чем речь! – ответил я. – Ванная в твоем распоряжении. А я пойду пожарю котлеты. Ты ведь, наверное, проголодалась?
– Уж-жасно!
Через десять минут Вероника заявилась на кухню, одетая в мой старенький халат и, довольная, уселась на табуретку. От нее пахло мылом и свежестью. Этот запах дразнил и возбуждал. Вероника без умолку стрекотала, пытаясь сообщить мне все новости, и даже не заботилась о том, интересно ли мне это. По ее, женской, логике я, безусловно, должен был от этой информации приходить в восторг. Поэтому мне время от времени приходилось ахать, восклицать «да ты что!» или «не может быть!» и при этом обязательно цокать языком и покачивать головой. Правда, делал я это по большей части машинально, поскольку слушал ее не очень внимательно. Сказать, что предстоящая поездка была для меня рядовой – было бы покривить душой. Африка! Я и мечтать не мог, что когда-нибудь попаду туда. О задании я почти не думал, потому что без дополнительной информации это было бы пустой тратой времени. Поэтому я думал просто об Африке. Мысли мои все чаще уносили меня в далекую Эфиопию, которая представлялась мне огромной банановой плантацией, где под каждым деревом сидит негр и продает жвачку, то есть жевательную резинку. Кстати, об этой самой жвачке. Для тех, кому покажется странным, что я думал о ней, поясню – в те далекие годы этой забавы для рта в нашей стране не существовало вовсе. Ее просто не производили, считая тлетворным и развращающим продуктом загнивающего капитализма. Поэтому у каждого советского человека жвачка ассоциировалась исключительно с заграницей, поскольку попадала к нам только оттуда.
Размышляя об Африке, я так увлекся, что чуть было не прокололся, когда на неожиданной вопрос Вероники, соскучился ли я по ней, машинально воскликнул:
– Да ты что! – И сразу спохватился, заметив ее озадаченный, переходящий в гневное недоумение, взгляд: – Как ты только могла сомневаться в этом?! Конечно!
Котлеты уже подходили. Я разлил вино по бокалам. Мы выпили, закусили ломтиками голландского сыра. Потом заели котлетами, оказавшимися вполне сносными, и, как это ни покажется странным, переместились в комнату на тахту, где и провели последующие несколько часов, придаваясь тому, что иные скромно называют любовными утехами.
Настойчивый звонок в дверь заставил меня вернуться в реальность. Я с трудом оторвал свои губы от Вероникиных и взглянул на часы – ровно пять тридцать. Вероника нахмурилась. В ее глазах читался вполне резонный вопрос: и кого это там черт принес? Мне ужасно не хотелось покидать ее страстные объятия, но долг – прежде всего.
– Дорогая, – сказал я, – боюсь, что мне пора.
– Куда? – недоуменно спросила Вероника.
В дверь опять позвонили. Я встал и, накинув халат, пошел открывать.
– Такси вызывали? – спросил прокуренным голосом пожилой мужчина в кожаной кепке со значком таксиста на околыше.
– Да. Спасибо. Через десять минут буду, – ответил я.
– Поторопитесь. У меня еще заказ, – буркнул таксист.
Я вернулся в комнату. Вероника сидела на тахте, поджав под себя ноги и обиженно надув губы. Молодое тело было безупречно, солнечные лучики, с трудом пробивавшиеся сквозь густую крону растущей за моим окном березы, беспечно бегали по ее груди веселыми зайчиками, будто бы нарочно указывая на самые привлекательные места.