Адаптация
Шрифт:
Я бродил по квартире, глядя сквозь приоткрытые створы глазных раковин на располагающийся снаружи вполне неплохой мир. Плавно раздергивал шторы на окнах, впуская в помещение свет. Мне было не нервно – нормально. Было даже почти хорошо. То бодрое состояние, в котором не хочется быть малоподвижным, нищим или мечтательным. Оказывается, среднее – такой двигатель, такая сила!
Я стал мобильным. Жух-жух-жух! – работали внутри меня батарейки. Изнутри меня просвечивали лампы дневного света. Я оживал, как прибор, в который наконец пустили электричество.
Ведущая нашего шоу Красная Шапочка утверждала, что всегда подзаряжается от утренней зарядки, фруктового десерта и музыки во время пути на работу. Я «Энерджайзер»! – взахлеб орала мне сквозь звуки музыки Инна в ночном клубе, пританцовывая на месте. Был бы
– Саша… вы дома? Если да, то позвоните, пожалуйста… Богдана нет.
Герой своего романа
Я позвонил Сиду домой. Мне никто не ответил. Тогда я набрал номер его мобильного. Трубку взяла незнакомая девушка, она сказала, что ее зовут Оксана.
Вероятно, это была та самая Ксю, про которую Сид говорил в последнюю нашу встречу.
– Я Александр, друг Богдана. Вы мне звонили несколько дней назад. Что случилось?
– Богдан погиб, – сказала Ксю.
– Как это… – невнятно сказал я.
– Две недели назад.
Слово «погиб» вошло в сжатую раковину моих глаз, тусклой вспышкой растеклось в горле, поближе к груди.
Осень, как и все в Москве, рано кончилась – на улице лежал бело-серый снег. Мы встретились в центре зала метро «Курская». Вышли на улицу, поймали возле «Атриума» дребезжащие «Жигули» с седым водителем за рулем и поехали за город, на кладбище. Водитель не спрашивал, сколько мы ему заплатим, но я чувствовал, что он не будет торговаться. Кто бывал на загородных кладбищах Москвы – где хоронят основную массу людей, не известных обществу, – знает, наверное, какие они, эти кладбища. Поля изжеванной земли, которую долго кусал и сплевывал какой-то исполин. Тоскливо, жутко быть неизвестным. Неизвестный человек – это хуже, чем раскольниковская вошь. Машина ехала, расплескивая серую снежную грязь, а вокруг не кончались могилы. Одинаковые, похожие на застолбленные крестами участки голой мерзлой земли. Сколько можно врыть в землю мертвецов? За всю историю планеты мертвых под ногами скопилось намного больше, чем живых. Насколько больше? В десять, в сто миллионов, в триллион раз? «И что, все они еще встать должны?..» – думал я, выходя из машины, идя по узкому проходу между желтыми деревянными крестами и свежеокрашенными черными железными оградами могил.
Хорошо, что моя мать лежит на маленьком, почти домашнем кладбище на берегу реки Днепр. Встать ей оттуда будет легче.
Земля лежала над мертвыми свежим чугунным пластом – и я вспомнил свой сон, как нас закапывали и забрасывали землей в заброшенном пионерском лагере. Мне показалось, под землей кто-то, словно муравей, пискнул и шевельнулся – но наверху ничего не дрогнуло. Так и мы шевелимся, дергаемся, мчимся, зажигаем бенгальские огни красоты, машем ими в воздухе – а Титаник все плывет к айсбергу, который еще не виден.
Подошли к могиле Сида.
Деревянный свежеотесанный крест, к которому прибита деревянная табличка. Фотографии нет. На табличке масляной краской написано:
Богдан Игоревич Сидников
СИД
Погибший герой своего романа
– Ты знала, что он пишет реальный роман? – спросил я Ксю.
– Все знали, кто его знал. В блогах писали комментарии.
– Его мать знает? – я имел в виду, конечно, его смерть.
– Мы не смогли ее найти. Ни у кого нет ее телефона, у Сида дома не оказалось записных книжек. Потом мы узнали, что она сейчас на Кубе.
– На Кубе?
– Да, ее друг, кубинец, оттуда.
– А… Сид говорил. Его, кажется, зовут Сиро.
– Наверное. Богдан говорил, что вы ему все равно что старший брат. Он однажды признался, что всегда хотел старшего брата. Но он был один в семье.
– А я хотел сестру, – сказал я. – Странно, что он считал меня старшим братом. Я ведь его чаще спрашивал о жизни, и он мне всегда точно и длинно отвечал.
– Да, – сказала Ксю, – это было в его духе. Он был такой умный, что я умнела рядом с ним. Его ум обгонял
Ксю заплакала, положив голову мне на плечо. Я обнял ее и как-то сразу, легко понял, что действительно был для Сида как старший брат. Ведь если бы я находился рядом с ним тогда в парке, я бы защитил Сида, чего бы мне это ни стоило. Во мне плавала та самая взрывная храбрость, которую даже очень слабый человек может мгновенно и бездумно выплеснуть, сражаясь за близкого. Я знал, что и мой старший брат, несмотря на наши с ним расхождения величиной в Египетскую пустыню, бросился бы на любого, кто посмел бы меня обидеть. Без этого не бывает братьев. Нет, не бывает.
Сид погиб глупо и мерзко. В тот дождливый день, когда он вышел от меня, сказав, что позвонит завтра и мы поедем в лес, он вошел во двор дома, находящегося на соседней улице, где выгуливала свою собаку Ксю. Вместе с Оксаной он пошел через парк в расположенный неподалеку магазин, чтобы купить еды. Дождь кончился. Когда они шли по парку, мимо, почти задев их, быстро проехала машина и сильно, с головы до ног, обрызгала водой из лужи. Те, кто был в машине, собирались, как видно, объехать через парк автомобильную пробку на проезжей части. Но они не смогли выехать на дорогу – пробка стояла и здесь, едва двигаясь. Сид, забрызганный грязью с головы до ног, со словами: «А мне эта лужа тоже по колено!» прыгнул обеими ногами в лужу позади машины, еще больше запачкав себя и бампер автомобиля. Двери машины открылись, вышли водитель и пассажир. Оба смотрели на Сида. Сид, улыбаясь, не отводил взгляд. «Ты что делаешь, урод?» – оттопыривая губы, спросил пассажир. Он был невысокого роста, с плотным, свежим лицом комсомольского чиновника восьмидесятых. «Грязь за грязь, господа», – объяснил Сид, показывая на себя и на стоящую рядом забрызганную грязью Ксю с собакой. «Сид, кончай», – сказала ему Ксю, беря за руку. «Сейчас он кончит», – улыбнулся пустой улыбкой комсомолец восьмидесятых. Бросив водителю: «Дай ему в душу», – он стал садиться в машину, но потом повернулся и сказав: «Нет, я сам», – резко шагнул к Сиду и с громким театральным выдохом, будто играя перед зеркалом в боксера, ударил его кулаком в грудь. Видимо, он вспомнил о своей неплохой физической форме и решил показать водителю класс. Сид упал. От удара у него произошло сотрясение всего организма и сердце остановилось. Так во время толчка землетрясения, бывает, останавливаются навсегда часы. Уже потом выяснилось, что у Сида сердце было очень слабое с детства – он родился с пороком сердца. Водитель и мужчина с лицом комсомольского лидера сели на свои места. Машина поехала, медленно втиснулась в начавшую двигаться пробку и исчезла в ней.
«Скорая» двигалась в этой же пробке, поэтому она почти сразу же оказалась здесь. Но Сид был уже мертв. Замолчав, его сердце так и не начало больше стучать. Ксю еще не знала, что его ничем не воскресить. Ничего не сказали и врачи, просто погрузили его в машину и увезли, поехав через парк, тоже чтобы объехать пробку. Только в больнице Оксана узнала, что Сид исчез из ее живой жизни навсегда.
Что такое смерть? Господи, что такое смерть? Мы все рано или поздно задумываемся о ней – о том, как будем чувствовать себя в последние минуты, каким окажется для нас умирание. Случайным, осознанным, глубоким, поверхностным, мучительным, мгновенным, черным? Религиозным – или, может быть, мы не успеем ничего почувствовать и понять? Странно смотреть на старые, четкие фотографии своих освещенных солнцем предков, тогда еще неизъяснимо живых. Вот они сидят на лавках парковых аллей, стоят у домов, на мостах, на проспектах, едут на велосипедах, на красивых старинных блестящих машинах, смеются, обнимаются, смотрят в кадр. Они тоже ведь кусочками своего сознания часто задумывались, какая у них может случиться смерть. И вот они давно уже не существуют на этом свете, тела их сгнили, и души их, неизвестно, витают ли где-нибудь? Так и мы сегодня иногда представляем, что когда-нибудь умрем – но при этом еще живы. И я, тот, который сейчас это пишет – тоже ведь представляю свою смерть, и я еще жив. Кто-то когда-нибудь будет смотреть на мою фотографию и думать: вот ведь, и он тоже, как и я, когда-то представлял свою смерть, а его давно уже нет на свете.