Адмирал Империи 33
Шрифт:
И сейчас, впервые после долгих лет косых взглядов и тщательно скрываемой неприязни, извечное противостояние двух непримиримых характеров достигло своей кульминации. В гробовой тишине застыли экипажи на мостиках «Москвы» и «Громобоя», затаив дыхание следя за разворачивающейся на экранах драмой. От исхода этого поединка воль и убеждений, казалось, зависела судьба многих…
— Не прикидывайся идиотом… Ты прекрасно знаешь, почему я и мои люди находимся сейчас здесь, — с плохо скрываемым раздражением бросил Иван Федорович, не сумев совладать с собой под пристальным, полным немого укора взглядом Шувалова. Багровея от гнева, адмирал тяжело привстал из командирского кресла, грузно оперся руками о пульт.
— Вы, столичные
Тяжело дыша, командующий смерил былого соратника уничижительным взглядом. На широком лице Ивана Федоровича читались высокомерие и чувство безграничного превосходства над собеседником. Казалось, еще чуть-чуть — и он окончательно потеряет над собой контроль, разразится потоком отборной брани в адрес всех этих жалких приспособленцев из столичной военной верхушки.
Но в последний момент Самсонов все же сумел обуздать клокочущую внутри ярость. Взяв себя в руки, он снова сел, откинулся на спинку кресла и продолжил уже более спокойным, рассудительным тоном, хотя ехидные, презрительные нотки так и сквозили в каждом его слове:
— Я прибыл сюда, на Новую Москву, чтобы навести в столице порядок и вернуть монархии величие и авторитет, утраченные в последнее время по милости бездарных царедворцев. Я, как верный слуга Отечества, не могу допустить, чтобы флагман человеческой цивилизации, оплот нашей государственности пал жертвой дворцовых интриг и политических игрищ в тот момент, когда решается судьба всей Империи. Не ехидничай, ты прекрасно знаешь, почему я и мои люди находимся сейчас здесь
Воцарилось молчание. Петр Григорьевич, сохраняя внешнюю невозмутимость, внимательно разглядывал пышущего праведным гневом Самсонова. Похоже, тот и впрямь искренне верил в собственную мессианскую роль и предначертанное историей величие. Верил в то, что лишь он один, адмирал Иван Самсонов, способен железной рукой удержать галактическую Российскую Империю от сползания в бездну анархии и раскола…
— Понятия не имею, — наконец пожал плечами Шувалов, демонстративно отстраняясь от монитора. Выдержав эффектную паузу и дождавшись, пока на лице Самсонова проступит удивление пополам с досадой, Петр Григорьевич негромко добавил: — Но больше меня поражает твоя фраза «я и мои люди», ты повторяешь ее уже второй раз…
Самсонов аж подпрыгнул в кресле, словно ему отвесили хлесткую пощечину. Было видно, что колкое замечание Шувалова задело его за живое, ударило по самому больному месту — непомерному честолюбию и тщеславию.
— И что же в этих словах тебя так поразило? — прошипел Иван Федорович сквозь стиснутые зубы.
— А то, уважаемый Иван Федорович, что ты совсем заигрался в благородного диктатора и потерял всякую связь с реальностью, — невозмутимо парировал Шувалов. И, не давая взбешенному собеседнику вставить слово, продолжил с нажимом: — Ты, вольно или невольно, противопоставляешь себя и свою эскадру всему флоту, всей Империи. Что значит «твои люди», применимо к космоморякам регулярного подразделения? Это не твои люди, а солдаты, которые служат императору, но никак не тебе! В этом и заключается залог незыблемости нашей государственности — в верности космофлота и войск планетарной обороны Отечеству и Престолу, а не отдельным персоналиям…
Несколько секунд Самсонов, мучительно скривив лицо, молча буравил Шувалова испепеляющим взглядом. Казалось, еще мгновение — и он отдаст своим кораблям приказ об атаке. Но вот губы адмирала расплылись в жутковатой ухмылке. Откинувшись на спинку кресла, он расхохотался — громко, раскатисто, от всей широкой души, так что затряслись бока и заколыхались объемистые телеса.
— Ты уверен в этом? — сквозь смех выдавил из себя Самсонов, утирая выступившие в уголках глаз слезы. — Боюсь тебя разочаровать, Петр Григорьевич, но рядом со мной сейчас именно мои люди, которые по совместительству являются еще и космоморяками Российской Империи. И в данной ситуации они будут выполнять только мои приказы, а не приказы кого-либо другого, пусть даже и самого императора… И к тому же, о каком императоре ты так пафосно рассуждаешь? Об императоре Иване Седьмом, или об императоре Артемии Первом, а?
Последние слова Иван Федорович произнес с особенно ядовитой издевкой, всем своим видом давая понять, что ни в грош не ставит ни одного из претендентов на опустевший престол. Пусть, мол, эти жалкие недоросли и дворцовые интриганы сколько угодно грызутся за потускневшую корону Романовых. Истинная власть принадлежит тому, кто держит руку на пульсе реальной жизни, кто повелевает умами и сердцами народа, ведет за собой в бой на врага верные эскадры.
Под издевательским смехом Самсонова Петр Шувалов не нашелся сразу, что ответить, так как сам прекрасно понимал всю абсурдность ситуации, сложившейся сейчас на Новой Москве. Двоевластие, царившее в залах Большого Императорского Дворца, и впрямь вселяло сомнения и растерянность во многих офицеров и адмиралов Империи. И в этом хаосе, порожденном чехардой самозванцев на вершине, неизбежно размывались и расшатывались правила передачи власти…
— Молчишь? — не унимался Иван Федорович, торжествующе поглядывая на растерянного Шувалова. — Это потому, что тебе и возразить-то мне нечего, голубчик. Да, не завидую я тебе, старина. Привык все по уставу делать, по ранжиру — от вахт до походов в нужник по склянкам. И приказы от начальства без рассуждений исполнять. А теперь, после всей этой вакханалии во дворце и сам не понимаешь, от кого распоряжения получать. Ведь так а, Петр Григорьевич?
Самсонов откровенно потешался над мучительными терзаниями бывшего соратника, загнанного в угол неразрешимой этической дилеммой. И надо признать, в чем-то он был прав. Его собственная позиция, при всей ее предосудительности с точки зрения традиционной имперской морали, отличалась, по крайней мере, четкостью и прямотой. Адмирал не пытался юлить и изворачиваться, оправдывая задним числом свою измену. Нет, он открыто и смело объявил себя единоличным хозяином положения, присвоив право решать судьбы страны и народа по собственному разумению.
— Может в чем-то ты и прав, но зато я прекрасно знаю, как действовать Гвардейской Императорской Эскадре в случае незаконного входа в систему «Новая Москва» любого другого боевого подразделения, — уверенно парировал Шувалов, смело глядя на собеседника сквозь отблеск экрана.
Петр Григорьевич выпрямился во весь рост, словно оловянный солдатик, и непроизвольным жестом поправил белоснежный китель с золотыми аксельбантами. Всей своей подтянутой фигурой, идеально ровной осанкой, твердым прищуром глаз командир гвардейцев воплощал собой величие и несгибаемость лучших традиций российского космофлота — ни тени сомнений, ни секунды колебаний, ни намека на компромиссы и сделки с совестью.
— А именно, мне как командующему обязуется выдворить нарушителей из столичной системы любым, подчеркиваю — любым способом, — продолжил Шувалов твердым командным голосом, словно отдавал очередной безапелляционный приказ. — И если для этого понадобится таковых нарушителей закона уничтожить — я это сделаю, не моргнув глазом… Вот мое последнее слово, Иван Федорович. Сам решай, готов ли ты ценой жизней своих «людей» испытать гвардейцев на прочность.
На широком лице Самсонова появилась брезгливая гримаса — так смотрят на нашкодившего щенка или досаждающего попрошайку. Но в то же время в стальных глазах адмирала-мятежника зажглись недобрые огоньки, как у хищного зверя, завидевшего достойную добычу.