Адмирал Нельсон
Шрифт:
Это один из бесчисленных примеров того, как предупреждения о грозящей большой опасности не срабатывают. Руководящие деятели, от которых зависит внять сигналам и принять меры по предотвращению катастрофы, игнорируют очевидные факты и бездействуют, «принимая желаемое за действительное»; в английском языке это выражение звучит как «Wishful thinking».
17 апреля 1797 г. адмиралтейство получило сообщение о том, что восстала эскадра, действовавшая в проливах Ла-Манш и Па-де-Кале. Выступили моряки кораблей, стоявших в Портсмуте. Затем волнения охватили корабли в Плимуте.
Даже английская консервативного толка историография утверждает, что только тяжкие условия существования заставили моряков восстать, да еще в разгар войны. «К весне 1797 г.,— читаем у Г. Маркуса,— на нижней палубе царило всеобщее, имевшее глубокие корни недовольство размерами и сроками выплаты жалованья... Оно выплачивалось все еще в размерах, установленных в царствование короля Карла II. В то же время матросы на торговых судах получали в четыре раза больше военных моряков... Недовольство порядком распределения и выплаты призовых денег, питанием, одеждой, отпусками и дисциплиной» (14).
В разных портах были оттенки в требованиях, но эти выдвигались всеми. Вскоре появились и требования политического характера: безусловная амнистия всем участникам восстания, введение в состав военных судов представителей матросов, смягчение морского устава и возвращение на корабли офицеров только по выбору и с согласия команды (15). Наиболее радикальные требования выдвинули восставшие в Грейт-Норе.
Там во главе моряков стоял Ричард Паркер, в 1782 г. он был силой взят на службу во флоте, дослужился до мичмана, затем ушел с флота и возвратился обратно в 1797 г.(16)
Руководили восстанием избранные делегаты: по одному с каждого судна. Они часто собирались и совместно решали встававшие перед ними проблемы. Руководство восстанием обеспечивало строжайшую дисциплину на судах. Моряки с невиданным ранее усердием исполняли свои обязанности. Были приняты «Правила распорядка» на кораблях. Они, между прочим, под угрозой плетей запрещали пить спиртные напитки и проводить женщин на корабль.
Делегаты обращались с прокламациями к населению, к парламенту, разъяснявшими позицию восставших. Приведем полностью прокламацию, адресованную парламенту (17).
«Соотечественники! — гласила прокламация.— Нам нужно объяснить свое поведение. Министры его величества знают, что наши намерения исходят из закона гуманности, чести и безопасности народа, с давних пор брошенных под ноги теми, кто должны быть нашими друзьями и защитниками собственности и законов.
Пресса допускает ложь [9] и заставляет вас верить вещам, столь же далеким от наших целей, как далеко поведение правителей от чести и приличий. Мы, несшие тяготы утомительной и позорной войны — станем ли мы жертвами тиранов, которыми подлые мошенники, раззолоченные и разжиревшие, утопающие в изобилии и роскоши, намерены обременить вас?
Мы, взбиравшиеся среди бурь и военной грозы но качающимся снастям на смертельную высоту гнущихся мачт — будем ли мы терпеть, чтобы с нами обращались хуже, чем на улицах Лондона с собаками?
Мы, кто в яростной схватке сбивали и покоряли гордого врага, защищая берег от нашествия, ваших детей от смерти и ваше имущество от грабежа — будем ли мы мячами, марионетками в руках своры людей, добывших титулы, награды и богатство благодаря нашим рукам? Нет! Настал век разума, наконец! Мы долго пытались найти в себе человека, теперь мы себя нашли.
Мы бесконечно далеки от мысли о ниспровержении правительства нашей любимой родины. Мы самого высокого мнения о нашем короле, и мы убеждены, что не по его указанию принимаются против нас меры, дабы лишить нас прав человека.
Соотечественники! Вы и отдаленно не можете представить себе условий, в которых мы живем уже не один год. В Риме были Нерон и Калигула, но они есть и во флоте Британии. Без следов добродетелей, способностей, образования они позволяют себе позорные жестокости над теми, кто из-за нужды или патриотических чувств поставлен под их власть. Они пребывают под светилом благополучия, а мы — незачем объяснять, кто мы — работаем под страхом мучений, которые только может придумать бесчеловечный скот.
Матросы Британии — львы великодушные и благородные. Никто не должен причинять им вреда. До сих пор мы работали для вас и для нашего короля.
И теперь мы вынуждены подумать о себе. Многие из нас были в плену и с начала войны не имели ни фартинга. Разве мы не имеем права на жалобу? Да прикажет король уплатить нам, и огорчение, которое мы доставили ему, будет уничтожено, и мы с энергией приступим к любимому делу для защиты нашей родины. Но до вашего согласия на наши требования мы решили остановить всю торговлю и перехватывать все продовольствие ради нашего существования.
Военное командование повысило себе плату, чтобы закрепостить и оскорбить нас. Но нас не испугать! Наш девиз: «Dieu et mon droit»[10], и мы презираем попытки обмануть нас. Мы не склонны следовать примеру соседней страны[11], хотя и могли бы. Но мы хотим лишь добиться того, чего требуем, пусть даже дорогой ценой. Соотечественники! Мы открыли проделки правительства, снабжающего наших врагов товарами. Возможно, что спустя несколько дней мы придем и к большему открытию.
Дорогие соотечественники! Мы — ваши преданные и любящие братья!» (18)
Правительство поняло, что восстание зашло слишком далеко, и начало маневрировать. К этому его побуждало также плохое состояние дел на фронтах войны с Францией. Парламент срочно провел закон об удовлетворении ряда материальных требований моряков. Адмиралтейство, правительство, Тайный совет при короле высказались за дарование амнистии участникам волнений. Король подписал соответствующий указ, его читали на всех судах и демонстрировали подвешенную к нему королевскую печать. Таким образом удалось расколоть восставших, в их руководстве вспыхнули раздоры, борьба пошла на спад, одна за другой эскадры прекращали сопротивление властям.