Адмирал Сенявин
Шрифт:
— Погоди, погоди, — теперь пришла очередь удивляться Сенявину, — так ведь это наш сосед по землям. Николай Афанасьевич Радищев. Стало быть, мы с тобой земляки?! — Сенявин удивленно повертел головой. — Видать, судьба свела нас не случаем…
Отпустив Чиликина, он в задумчивости вышел из казармы, и тут на него чуть не налетел мичман Лызлов.
— Вот так встреча! — воскликнул он, обнимая Сенявина.
Оказалось, что Лызлов тоже назначен на Азовскую флотилию, и это произошло очень кстати.
— Понимаешь, — пояснил Сенявин, — я матушку почитай лет семь-восемь не видывал.
Лызлов непонимающе посмотрел на друга:
— Я-то чем могу тебе помочь?
— Мне команда матросов поручена, так я тебя прошу присмотреть за ними, а я заскочу на денек-другой к матушке, а затем нагоню вас.
Лызлов согласился, и Дмитрий на следующий день отправился в отчие места.
…Последнюю ночь в пути он бодрствовал. Светлые зори сменяли друг друга, не расставаясь, ночью было видно как днем. Вдоль дороги высились безмолвные сосны. Из лесной, чащи тянуло прохладой, позабытыми запахами смолы и хвои.
В Боровск приехали с первыми петухами. Торцовая с выбоинами мостовая в центре сменилась песчаной колеей. Околица Боровска незаметно, огородами, сливалась с комлевскими пустырями.
В доме еще все спали, и поэтому спросонья никто ничего сразу не разобрал, а когда полуодетая Мария Васильевна узнала сына, припала к нему и заплакала. Одним из первых появился комлевский священник отец Козьма. Увидев своего выученика, прослезился. Допоздна просидели они за накрытым столом, делясь новостями.
Дмитрий наотрез отказался спать в отдельной комнате. Устроился прямо на полу, недалеко от матери. Ночью всматривалась она в родные черты, изредка вытирая слезы. Не тревожила сына своей печалью. Последние два года приезжал в Комлево муж и, не таясь, добрую половину времени проводил в соседней деревне у молодухи Маруськи Беседновой, дочери отставного прапорщика. Да разве утаишь шило в мешке. Накануне отъезда, вечером, мать пригласила гостей. Когда изрядно выпили, отец Козьма подмигнул Дмитрию, и они вышли в сад.
— Слышь-ка, Дмитрий Николаевич, ты матушку-то приголубь да утешь. Супруг-то ейный, стало Николай Федорович, греховодил в Комлеве с одной девицей. Так она извелась. Токмо ты ей вида не подавай, так-то лучше…
Теперь только понял Сенявин затаенную грусть, которая появилась в глазах матери.
Едва они вернулись, Мария Васильевна повеселела. Она как раз рассказывала гостям, что верит в добрые приметы.
— Приметила я, мой Митенька, — продолжала она прерванный разговор, — почивает, закинув руки за голову. Сей знак добрый, и, сказывают люди, тому человеку в больших чинах предстоит хаживать. — И мать припала к сыну.
Сидевшие за столом оживились, заулыбались, а Дмитрий, обняв мать, засмеялся:
— Чему, матушка, быть, тому не миновать. Токмо приметам моряку не с руки судьбу свою вверять.
Он усмехнулся и вспомнил, сколько раз пришлось выслушивать от умудренных опытом, не робкого десятка моряков о разных приметах. Искренне верили они в них и свято соблюдали. У него это не привилось. Видимо; такой уж он бесшабашный, но до сих пор старался делать все просто, и все у него получается.
Выехал Сенявин рано, солнце еще не взошло, и к полудню
Палящие лучи солнца падали почти отвесно. Трава на вершине холма пожелтела. К полудню небольшой обоз въехал на высокий холм. Отроги холма спускались на полторы-две версты к югу, постепенно раздваивались, расходились в обе стороны огромными серпами, образуя большой залив.
В зеркальной глади бухты отражались корпуса и рангоут стоявших на рейде, видимо, мелкосидящих судов. Это можно было сразу определить по их относительно приземистым бортам и невысоким мачтам.
В одноэтажном здании конторы начальника порта полусонный, утомленный нестерпимой жарой и обедом прапорщик принял документы на команду. Тут же вызвал усатого унтер-офицера, который забрал матросов и отвел в стоявшие во дворе казармы экипажа.
— Флот, — пояснил он, — с флагманом, их превосходительством Тимофеем Гаврилычем Козляниновым [29] в Керчи. Там вас и определят. Через день-другой туда будет оказия, и вы отправитесь. — Прапорщик показал в открытое окно на большие мазанки неподалеку. — Офицеры в них проживают, столуются в экипаже с матросами. А пока суд да дело, окунитесь в море. Небось впервой здесь?
Через час, даже не позавтракав, друзья гонялись вперегонки нагишом по песчаной косе, плескались в теплой, будто парное молоко, воде и, плюхнувшись на горячий песок, дремали после утомительной дороги. Последствия они почувствовали, когда легли на соломенные тюфяки — спина, ягодицы, ноги воспалились до волдырей, и они в сердцах вспоминали прапорщика.
29
Козлянинов Тимофей Гаврилович (?—1798) — контрадмирал, в 1792–1796 гг. — член Адмиралтейств-коллегий. В юности изучал морскую практику в Англии, откуда плавал в Восточную Индию и Америку, в 1770 г. участвовал в Чесменском сражении.
На третий день задул восточный ветер, и двухмачтовый галиот с прибывшими отплыл в Керчь. Сенявин приглядывался к начальнику галиота, посматривал на паруса, слушал его команды. На таком судне он был впервые. Довольно крутые волны, не то что на Балтике, били в корму, норовили сбить с курса, и двое рулевых матросов с трудом удерживали громадный румпель.
— Море здесь мелкое, — делился с ними лейтенант, — меляки да косы вокруг. Волны круты и коварны. Неровен час шторм разыграется так, что днищем можно и дна коснуться. Потому тут все суда плоскодонные.
Высунувшись из каюты, Лызлов поманил Дмитрия. В углу на рундуке примостился поручик, который прискакал на пристань, весь в пыли, перед самым отходом галиота. Лызлов познакомил их. Оказалось, это курьер от самого Потемкина, послан к начальнику эскадры. Поручик интересовался петербургскими новостями, вздыхая, вспоминал привольное житье в столице.
— А здесь, господа, не разбежишься. Правда, мне-то грех жаловаться. Со светлейшим князем не соскучишься, а в полевых войсках тягостно. Особливо в Крыму.