Адмирал Сенявин
Шрифт:
Узнав о вероломстве Нельсона, Ушаков отменил поход на Рим. Но его умолял не делать этого неаполитанский кардинал Руффо: «Ежели российские войска не будут продолжать марш свой к Риму… невозможно будет спасти Рим от грабежа и установить в оном добрый порядок…»
Российские солдаты и матросы под командой полковника Скипора и лейтенанта Балабина 30 сентября 1799 года вошли в Рим. Впервые римляне восторженно приветствовали иноземные войска.
— Виват московито! — неслось из распахнутых окон и балконов.
Через все Апеннины, от Бриндизи и Мессины до Неаполя, Рима, прошли русские моряки.
Кончалась осень, Мальта оставалась неприступной для англичан, и Нельсон наконец-то сам запросил помощи у Ушакова. Войска надо было собирать отовсюду.
— Пойдете, Дмитрий Николаевич, на Корфу, — сказал адмирал Сенявину, — возьмете наши батальоны на транспорта
В середине декабря Сенявин вывел конвой транспортов с Корфу. Транспорта шли мористее и южнее, а «Святой Петр» крейсировал, прикрывая их сзади. Неожиданно с запада пошли один за другим шквалы, ветер усилился до ураганного, и через полсуток, ночью, «Петр» оказался снова у берегов Корфу. На траверзе острова Стромбуль главные паруса, марсели, разорвало на всех мачтах, по ветру полоскались лишь жалкие клочки. Корабль понесло к берегу, на камни. В вечерней мгле, мрачно чернея, обозначались высокие скалистые берега острова.
— Отдать правый якорь! — всматриваясь в кромешную тьму, приказал Сенявин. Прошло четверть часа, якорный канат натянулся втугую. Корабль на мгновение задержался, и снова, теперь уже с якорем, его поволокло на скалы. В вечерних сумерках на берегу замелькали фигурки людей. Их становилось все больше. Они бегали по берегу, размахивали руками, что-то выкрикивали, но из-за шума прибоя и свистящих порывов ветра их не было слышно. Это жители небольшого селения, видневшегося неподалеку в лощине, пришли на помощь морякам.
— Потравливать канат до жвака-галса! — донеслась команда на бак, где вовсю шуровали боцман и матросы. Все, кто находился на верхней палубе, с тревогой смотрели то на корму, откуда из кромешной тьмы все ближе неотвратимо надвигалась смертельная опасность, то на бак, где сновали, выбиваясь из сил, люди.
— Стоп травить канат! Отдать левый якорь! — раздался на баке уверенный голос командира.
Матросы на мгновение обернулись. Крепко держась за леер, рядом с ними в промокшей насквозь зюйдвестке стоял командир. Матросы невольно встрепенулись и снова бросились к шпилю. Второй якорь несколько задержал дрейф, но ветер усиливался, и оба якорных каната натянулись втугую. При свете фальшфейера Сенявин вдруг увидел, что корабль сдрейфовал настолько, что справа, на наветренной стороне, саженях в семидесяти, показался скалистый берег. На нем тут и там мелькали огоньки. «Видимо, недалеко селение, нас заметили». Несколько мгновений Сенявин всматривался в спасительные светляки. «А ведь эта скала нам поможет», — внезапно пришла мысль, и он бегом направился на ют. Продвигаясь по палубе, он ловил на себе настороженно-вопросительные и в то же время ободряющие взгляды матросов. Задача боцману на этот раз предстояла не из легких.
— Живо подбери отчаянных молодцов, мигом в шлюпку, и заведите конец на берег. Закрепишь его вон на той скале. — Командир указал в сторону мелькавших на берегу факелов. Их насчитывалось уже не меньше десятка. — И жителей возьмешь в подмогу. Видишь, они пособить желают.
Далеко за полночь удалось наконец спустить шлюпку, завести с кормы на берег конец и закрепить его, с помощью жителей, на скале. Теперь, казалось, для корабля, удерживаемого двумя якорями и концом, закрепленным на берегу, опасность миновала. Но ветер продолжал усиливаться, и Сенявин, стоявший у кормового среза, почувствовал, как нос корабля вдруг резко повело в сторону, а корму еще ближе подбросило к скалам. «Что-то стряслось с якорем», — мелькнула мысль. Через минуту он был на баке. Случилась беда. Канат то ли перетерся в клюзе, то ли оказался ветхим, но не выдержал и лопнул. Теперь корабль держался на одном якоре и кормовом конце. Не прошло и часа, как большая волна приподняла корму, и, натянувшись, затрещал и лопнул кормовой конец. Корму резко развернуло, и теперь совсем рядом, рукой подать, в десяти — пятнадцати саженях, в предрассветной мгле выступали отвесные скалы. Глубина в этом месте была, видимо, порядочная, и это в какой-то мере оттянуло катастрофу. Корма вздымалась и проваливалась на гребнях волн, ходила туда и сюда на высоту грот-мачты. Сенявин уже хотел скомандовать «Приготовиться рубить мачты», как ветер внезапно зашел к северу и стал заметно стихать. Когда совсем рассвело, подобрали якорный канат, заменили изорванные паруса, и «Святой Петр» направился к Сицилии, как было условлено.
Эскадра Ушакова стояла на рейде в Мессине. Судя по всему, корабли не спешили сниматься с якорей.
Сенявин не мог знать, что слухи об уходе эскадры на Корфу, а затем в Севастополь давно кочевали с корабля на корабль.
Два месяца назад, когда Нельсон и король Фердинанд просили Ушакова помочь очистить от французов Неаполитанское королевство, странные события происходили на другом краю Средиземного моря, у берегов Египта. Английская эскадра Сиднея Смита блокировала Бонапарта в Александрии. И противники мило встретились за чашкой чая. Наполеон очаровал Смита своей любезностью, и тот вдруг согласился выпустить из железного кольца блокады три транспорта. На одном из них Египет покидал Наполеон. Он спешил во Францию. Страна была на грани разрухи, и только необычайные меры могли изменить ситуацию.
Франция и Париж встретили Наполеона как триумфатора. Прежние победы в Италии и нынешние в Египте сделали его первым генералом республики. В его честь задавались праздники и пиры. Здраво оценив обстоятельства, Наполеон умело запугал Совет старейшин угрозой якобинства, и тот назначил его начальником Гвардии. Используя военную силу, он восемнадцатого брюмера вырвал исполнительную власть у Директории [48] .
Соратник Бонапарта, генерал Леклерк, окруженный гренадерами, громогласно объявил в зале заседания Совета пятисот:
48
Директория — правительство Французской республики, состоявшее из пяти членов-директоров, избранных Советом пятисот и Советом старейшин — просуществовал с 4 ноября 1795 г. по 10 ноября 1799 г. Государственный переворот был совершен Наполеоном при поддержке части армии и крупных финансистов 18 брюмера (9 ноября) 1799 г. Он привел к установлению военно-буржуазной диктатуры.
— Именем генерала Бонапарта законодательный корпус распущен. Гренадеры, вперед!
Барабанный бой заглушил возмущенные голоса представителей народа, и они отступили перед штыками солдат. Став первым консулом, Бонапарт бесцеремонно начал крушить здание Республики.
…Недавно назначенный первоприсутствующим Коллегии иностранных дел, граф Федор Растопчин [49] докладывал царю о крупном повороте во французских событиях. Выслушав его, Павел заметил:
— Пожалуй, нынче Бонапарт в самодержцы стремится. Сие для нас приемлемо. — Павел всегда тяготел к порядку во всех делах. — Думается, нам безразлично, кто будет царствовать во Франции, лишь бы правление было монархическое. Быть может, нам вернуться к дружбе с Бонапартом? Благо уже и австрийцы нам не помогают, а только пакостят.
49
Растопчин Федор Васильевич (1783–1826) — граф, участвовал в русско-турецкой войне, ездил с А. А. Безбородко на переговоры о мире в Турцию, был кабинет-министром по иностранным делам при Павле, с 1810 г. — главнокомандующий в Москве.
Растопчин поддержал настроение царя и поспешил изложить свои мысли:
— Ваше величество, вы совершенно правы — настала пора нам от союза с Австрией отойти. Английская корона хитростью и деньгами вооружила все державы против Бонапарта.
— И нас, грешных, — вдруг захохотав, перебил Павел Растопчина.
Граф льстиво заулыбался царской шутке, но тут же согнал улыбку. Павел уже не смеялся. Выпучив глаза, он застыл, будто вспомнив о чем-то.
— Не откладывая заготовь рескрипт на Корфу Ушакову. Пускай возвращается. Не для чего таскать каштаны из огня британцам…
Накануне прихода Сенявина в Мессину Ушаков получил императорский рескрипт: «Эскадрам забрать войска и следовать в черноморские порты». Пришло время все добытое трудами великими, жертвами немалыми оставлять…
Путь предстоял не близкий. На Корфу шесть кораблей в «великой крайности находились и великого исправления требовали». Припасы, такелаж из черноморских портов не поступали, а брать было неоткуда и не на что. Деньги казна присылала редко. Команды жили на полуголодном пайке. «Провианта у нас здесь совсем ничего нет, кроме малого числа сухарей, — писал Ушаков русскому посланнику в Неаполе, — злосчастная Порта Оттоманская ничего не слала. Весьма худое содержание нам от оной, два года уже морят с голоду, и все случаются обманы…»