Адриан Моул и оружие массового поражения
Шрифт:
Велел им поторопиться. Отъезд назначен на 8.30, поскольку по дороге мне надо забрать костюм из химчистки, а потом заехать на другой конец города за Шарон.
Закрывая дверь спальни, услышал голос отца:
– Чур, я сижу впереди рядом с Адрианом.
У дома Шарон нас встретил ее новый сожитель – малый двадцати семи лет, звать Райан, вышел на крыльцо и уставился на машину. К груди он прижимал очередного младенца Шарон.
Тут в дверях появилась Шарон, в руках она держала: большой чемодан,
– Господи! – прошептал отец. – Она как из того стишка про даму с картонкой и собачонкой.
Я вышел из машины и открыл багажник.
Ко мне приблизился Райан:
– Когда ты ее завтра привезешь?
Это зависит от погоды и плотности дорожного движения на магистралях, ответил я.
– Она должна вернуться к 12.30. У меня концерт в «Купер-хаус».
Его послушать, так он известный музыкант, за которого дерутся все телестудии Британии, но я-то знаю, что Райан зарабатывает шестнадцать фунтов в месяц, развлекая обитателей дома престарелых «Купер-хаус» песнями Веры Линн.
Дорога до казарм «Тыловик» заняла больше времени, чем я рассчитывал, поскольку мои пассажиры чуть ли не каждую минуту требовали остановиться, чтобы покурить. В костюм, рубашку и галстук пришлось переодеваться прямо в машине на автостоянке рядом с казармами.
Наконец я вылез из машины, и мама вскрикнула:
– А что это за белая фигня на твоих брюках?
Она поплевала на носовой платок и попыталась стереть пятна, но под воздействием химикалий они намертво пристали к штанам.
Большую часть дня я провел, прижав ладони к ляжкам – будто, завидев ребенка, готовлюсь нагнуться, чтобы потрепать его по волосам.
Высокий и очень породистый человек с россыпью медалей на груди, генерал Фробишер-Нэрн, обратился к толпе родственников и друзей с торжественной речью – мол, мы должны гордиться нашими сыновьями и дочерьми, которые будут служить своей королеве и стране.
Затем под звуки полкового оркестра туда-сюда маршировали молодые солдаты. Гленна мы увидели не сразу, первой разглядела его Шарон и расплакалась. Я обнял ее за плечи.
Отец снимал церемонию на миниатюрную видеокамеру.
И я очень даже возгордился, когда генерал Фробишер-Нэрн, проходя вдоль строя, остановился рядом с Гленном и проговорил с ним целую минуту.
Когда Гленн подошел к нам в актовом зале, где нам подали чай, я спросил, что сказал ему генерал.
– Он спросил, откуда я. Я ответил: «Из Лестера, сэр». А он: «Из Лестера? Не там ли делают чипсы «Уокер»?» А я: «Так точно, сэр». А он: «Вы любите чипсы, Ботт?» А я: «Так точно, сэр». А он: «И какие вы предпочитаете, Ботт?» А я: «С луком и сыром, сэр». Тогда он сказал: «Отлично, Ботт». И я ответил: «Благодарю, сэр».
Я промолчал, но, честно говоря, дорогой дневник, банальность их беседы меня огорчила. А тем более в такой момент, когда сам воздух вокруг пропитан предчувствием грядущей войны.
На вечеринке, устроенной в местном пабе, мы задержались недолго. Родители выставили себя на посмешище, извиваясь под «Давай опять станцуем твист». Думаю, Гленн вздохнул с облегчением, когда мы объявили, что возвращаемся в гостиницу.
Перед нашим уходом он сказал:
– Я хотел бы сфотографироваться с мамой и папой.
Один из его приятелей, застенчивый солдатик по имени Робби, сделал снимок. Сын встал между нами, а мы с Шарон обняли его за плечи. Гленн просто сиял от счастья.
Я загрустил при мысли, что Гленн рос не в нормальной семье, где мама и папа живут вместе и любят друг друга. Рано утром он улетает из аэропорта Гатуик на Тенерифе, чтобы провести там недельный отпуск со своими приятелями-солдатами.
Я дал ему пятьдесят фунтов, хотя сейчас для меня такая сумма непомерна.
Гостиницей «Курорт Лендор» заправляет супружеская чета – Лен и Дорин Легг. Поскольку ни у кого, кроме меня, в нашей компании нет действующей кредитки, отдал Лену Леггу свою.
Отец спросил, открыт ли еще бар. Хозяин вздохнул, закатил глаза, но достал из кармана громадную связку ключей и отпер решетку на двери бара.
– Спасибо, добрый хозяин, – сказал отец и потребовал бутылку холодного шампанского.
– Холодного нет, – пробурчал Лен. – Но могу положить в морозильник на полчаса.
– Не утруждайтесь, – ответил отец. – Через полчаса я соображу, что плачу с трехсотпроцентной наценкой, и аннулирую заказ. Шампанское сейчас или никогда!
Когда нам подали напитки, на пороге возникла Дорин Легг и осведомилась плаксивым тоном:
– Разве ты не идешь спать, Лен?
– Куда ж я пойду, не видишь, что тут творится, – ответил тот.
Дорин с укором воззрилась на нас:
– Он на ногах с половины шестого. Тут завелась мама:
– Как постояльцы гостиницы, мы, по законам Европейского союза, имеем право пить в баре круглосуточно, если того пожелаем.
Я спросил у Дорин Легг, подают ли в баре закуски.
– Только до 22.30, – угрюмо ответила она.
Шарон нервно заерзала на табурете рядом со мной. Шел двенадцатый час, а ей необходимо есть каждые два часа.
Отец вызвался отправиться на поиски еды.
Дорин Легг заявила, что в округе все закрыто, но в номерах мы найдем мини-бар с большими запасами шоколада и орешков.
Мама во весь голос вещала о заграничных гостиницах, в которых она останавливалась: еда там расчудесная, а персонал – само добросердечие.
Лен Легг стоял за стойкой бара, слушал и ковырял под ногтями жеваной спичкой.
Когда мы поднимались в трясущемся лифте, я напомнил родителям, что содержимое мини-бара не входит в счет.