Адриан. Золотой полдень

Ишков Михаил Никитич

Первыми встрепенулись арабские шейхи, чьи стоянки располагались неподалеку от Антиохии, за ними зашевелились вожди племен, расположенных к югу от Гатры. Присмирела Иудея. После посвященных богам торжеств по случаю выздоровления императора, участвовать в которых отказались только члены преступной и кровожадной секты назореев, которую остроумные греки прозвали христианами,⁹ засуетился Хосрой, приславший послов с предложением мириться по Тигру, тем самым признавая завоевания императора, добытые за два

года войны. Траян вежливо, но твердо отказал — предупредил, что для Парфии у него есть более достойный кандидат, чем Хосрой. Послы с унылыми лицами выслушали это известие. С тем и отбыли. Той же весной римский ставленник был коронован в Ктесифоне.

Как только император вновь властно взялся за дела войны, его окружение вмиг забыло о внутренних раздорах. Даже Ликорма забегал. Прибежал к повелителю с ворохом доносов на безумствующих в своем заблуждении назореев. Император просмотрел их и поморщился.

— Они собрались бунтовать? — спросил он.

— Нет, господин.

— Чего же они хотят?

— Они вынашивают тайные замыслы. Они угрожают спокойствию и миру в провинции. Наместник Сирии слишком легкомысленно относится к ним.

Траян приказал вызвать Адриана. Тот ответил в том смысле, что не стоит лишний раз тревожить этих свихнувшихся на ожидании второго прихода их пророка безумцев.

— Сунешь палку в осиное гнездо, потом сам рад не будешь.

— Но, господин! — воскликнул Ликорма, — Власть не может закрыть глаза на их пренебрежение государственными культами!

— Не может, — согласился император. — Что ты предлагаешь?

— Провести тщательное расследование, изъять особо опасных злоумышленников и, публично наказав их, предостеречь остальных.

— В таком случае, — возразил Адриан, — тебе повелитель придется забыть о войне. Предашь смерти одного, примчатся десятки с требованием немедленной казни. В Антиохии более двухсот тысяч христиан, они все рвутся на небеса. Что будем с ними делать?

Император обратился к Адриану.

— А ты что предлагаешь?

— У них есть старейшина или, как они его называют, епископ по имени Игнатий. Он стар, но говорит складно и порой разумно. Его следует взять под арест и объявить, что в случае каких-либо беспорядков со стороны единоверцев, старик будет казнен.

— Полагаешь, они успокоятся?

— Да, наилучший.

— Так и поступите, — приказал Траян.

Арест Игнатия взволновал христианское население Антиохии. В тот же день возле ворот претория наместника собралась огромная толпа, требующая освободить «святого человека».

Траян, занимавшийся в тот день планами будущей кампании, не поленился и вышел на балкон.

Толпа представляла собой крайне неприглядное зрелище. Все вопили. Впереди бесновались калеки — императору никогда не приходилось видеть сразу столько искореженных, внушающих отвращение тел.

Он обратился к племяннику.

— Что теперь?

Адриан многозначительно усмехнулся.

— Сейчас, дядюшка, самое время выпустить Игнатия.

Император

удивленно глянул на племянника.

Наместник махнул рукой, тут же была вызвана полуцентурия, колонной проследовавшая к воротам. Следом за ними в глубине двора показались два здоровенных преторианца. Между ними покорно, поджав ноги, висел маленький невзрачный старикашка. Тащили его бесцеремонно, невысоко, так что старик карябал пальцами босых ног гранитные плиты и время от времени стукался коленями о плиты.

Ворота отворились, полуцентурия вышла на площадь, перестроилась в три шеренги. В середине строя была оставлен разрыв. Преторианцы прошли через брешь и швырнули старца в сторону толпы.

Старик перекувырнулся, перекатился по каменным плитам, затем как ни в чем не бывало поднялся и принялся отряхивать пыль с ношеной, местами заштопанной хламиды. Толпа бросилась к нему.

Игнатий поднял руку. Все замерли — сначала калеки, за ними, колыхнувшись вперед и назад, многотысячная толпа. Оцепенел император, затаили дыхание наместник и Ликорма.

Старец тоненьким звенящим голосом крикнул.

— Мир вам, братья. Не приказываю вам, как что-либо значащий; ибо хотя я и в узах за имя Христово, но еще не совершенен в Христе. Именем Господа нашего, Спасителя и Надежды нашей, молю вас — расходитесь по домам. Меня здесь кормят, я молюсь. Сплю на соломе — мягко, так что беды нет. А будет беда, не криками же ее отогнать! Обратите свои взоры туда, — он ткнул пальцем в небо.

Собравшиеся на площади в огромном числе калеки, рабы, свободные ремесленники, богато одетые горожане, легионеры у ворот, император, наместник, стоявшие на балконе — все, как один, вскинули головы и глянули в изумительной прозрачности и голубизны, сирийский небосвод.

В тот день небесный, с любовью взирающий на землю купол был особенно прекрасен.

— Он все видит. Он сказал: «Отдайте цезарю цезарево, а Богу — богово». Не губите попусту души свои, не поминайте в суете имя Создателя нашего, не ищите горестей, но лучше улыбнитесь и помяните имя Отца нашего, попросите его о милости.

Он помолчал, поднял руки и закончил.

— Ступайте, дети мои!

Запрыгали от радости безногие, весело зашевелили обрубками безрукие, заулыбались беззубые, повеселели мальчишки — поводыри, поддерживающие слепцов. Ремесленники, рабы, граждане в разукрашенных туниках, бодро переговариваясь между собой, с надеждой поглядывая на небо, начали расходиться.

Старец приблизился к легионерам и объявил.

— Вот я, братья.

Те же два преторианца вышли из разом размякших, потерявших стройность шеренг, бережно подхватили Игнатия под руки, подняли повыше, чтобы тот не стукался коленями о плиты, и понесли на внутренний двор.

Траян не мог скрыть изумления. Он долго смотрел истаивающую на глазах толпу, потом перевел взгляд на племянника.

Тихо спросил.

— Ты тоже поднял голову?

— Да, государь.

Император усмехнулся