Адская бездна. Бог располагает
Шрифт:
– Мы получим ее! – вскричал один из пятерых.
– По крайней мере кое-что мы уже для этого сделали, – продолжал Самуил. – Сердце народовластия бьется здесь, в Париже. Стало быть, необходимо, чтобы наш Союз поддерживал с Парижем прямую непрекращающуюся связь. Надобно, чтобы несколько умных и надежных людей связывали две страны, протягивая одну руку немецкому Высшему Совету, другую – французской венте карбонариев.
Эту роль взяли на себя пятеро друзей, которые два года тому назад, когда я возвратился из Индии, пожелали принять меня в свой кружок. И я утверждаю, что никогда еще не было миссионеров, распространявших свою веру с такой преданностью и отвагой, как они.
– Мы только исполняли свой долг, – проронил один из присутствовавших.
– Теперь, сударь, – продолжал
– Да! Вопрос в том, кому достанется победа, – качая головой, произнес один из присутствующих.
– Кому достанется? Нам! – с твердостью произнес Самуил. – Мне превосходно известно, что если не все, то, по крайней мере, большинство поборников прогресса и свободы из числа современных политиков лишь самовлюбленные посредственности, чье честолюбие сводится без остатка к жажде завладеть министерским портфелем. Для меня очевидно, что они просто-напросто хотели бы устроить нечто вроде революции тысяча шестьсот шестьдесят восьмого года и заменить Карла Десятого герцогом Орлеанским. Да, эти великие политики готовы развязать народный бунт, всю Европу перевернуть с ног на голову только затем, чтобы изменить принцип престолонаследования в пользу боковой династической ветви. Но им-то какая разница? Если при этой замене они станут министрами, вся та кровь, что прольется на городских улицах, покажется им пролитой недаром.
– А что из этого следует? – вновь подал голос тот, кто уже прерывал его.
– Вот что, – скривив губы в усмешке, пояснил Самуил, – та высокая идея, которую мы лелеем в душе, должна подсказать нам всем именно то, что она подсказывает мне: эти господа с их великими расчетами считают без хозяина. Властолюбивые устремления будут опрокинуты идеей. Ведь чтобы воодушевить народ, им придется призывать к свободе и народовластию. Но их поймают на слове. Начать движение куда проще, чем остановить его. Как только подпорки божественного права будут убраны из-под колес Франции, она покатится под откос и остановится не прежде чем станет республикой. Одно из двух: или абсолютная власть, или абсолютная свобода. Эта нация слишком благородна, чтобы примириться с мелким или посредственным, она создана для великого. Она тотчас, на одном дыхании пойдет до конца, то есть достигнет цели. О, если бы эти достопочтенные политические кроты, роющие свои подкопы под королевский трон, могли понимать, какой великолепный обвал они готовят! Трон обрушится в тартарары, но пусть и они поберегутся, не то сами рухнут в бездну вместе с ним!
Самуил сдержал порыв насмешливого торжества, овладевший им, и заключил сурово:
– Таково нынешнее положение вещей, вот какие надежды мы питаем, вот чего мы добились. Да будет нам позволено вопросить таинственного свидетеля, что выслушал наши соображения, доволен ли этим Союз Добродетели.
Человек в маске кивнул, что означало: «Да».
– Стало быть, мы достойным образом исполнили пожелания Высшего Совета?
Тот кивнул вторично.
Довольная улыбка промелькнула на тонких губах Самуила. Он думал об обещаниях, данных им Фредерике. Теперь он сможет выполнить их. Выдержав паузу, словно ему надо было перевести дух, он прибавил:
– Если так, надеюсь, посланец Совета разрешит Даниелю, одному из наших собратьев, задать ему несколько почтительных вопросов?
Посланец отвечал жестом, который можно
– Говори же, Даниель, – обратился Самуил к одному из сидящих.
И Даниель не преминул взять слово.
– О том, что мы здесь, во Франции, сделали во имя Союза, – начал он, – лучше всяких описаний свидетельствуют итоги продвижения революции. Самуил Гельб убежден, что, если каждый из нас должен быть скромным в отношении самого себя, он не имеет права быть таковым в оценке заслуг своих собратьев. Итак, я обязан заявить, что мои соратники оказали, оказывают и впредь будут оказывать достаточно услуг нашему делу, чтобы рассчитывать и на какое-то моральное вознаграждение. А между тем получают ли они его? Хотя все они достигли довольно высоких степеней в иерархии Союза, ни один из них не удостоен первой ступени, не входит в Высший Совет, не принимает участия в обсуждении общего плана действий, не может с полной ясностью осознавать смысл того, что он делает. Справедливо ли это? Предусмотрительно ли?
Во времена, подобные нынешним, когда политическая катастрофа может разразиться в любую минуту, когда старое общество вот-вот взлетит на воздух, едва ли благоразумно не иметь здесь, в Париже, в самом что ни на есть пороховом погребе, кого-то, кто бы имел возможность в нужную минуту действовать по своему разумению, не дожидаясь указаний от тех, кто находится за двести льё отсюда? Неужели подобная медлительность допустима при таком лихорадочном и раскаленном состоянии общества? Ведь пока доберешься до Берлина, чтобы получить там нужный приказ, потеряешь столько времени, что за такой срок можно совершить четыре европейские революции. Союз располагает легионами своих приверженцев и немалыми денежными средствами. Но где он мог бы сейчас применить их с большей пользой, чем в Париже? Именно в интересах дела мы обязаны спросить нашего всемогущего гостя, что сейчас слушает нас: разве необходимость не требует, чтобы, по меньшей мере, один из наших членов вошел в состав Высшего Совета?
Человек в маске не шелохнулся.
Самуил Гельб с трудом сдерживал раздражение.
– Однако мне кажется, – произнес он после паузы, заполненной напрасным ожиданием, – что наша просьба достаточно скромна и законна, чтобы ее удостоили хотя бы отказа.
– Но, может быть, – вмешался один из пятерых, – наши руководители, предвосхищая желание Самуила Гельба и всех нас, именно затем и прислали к нам в Париж представителя Высшего Совета, присутствующего здесь, чтобы ответить на потребность, о которой сейчас шла речь?
На этот раз неизвестный в маске сделал утвердительный жест.
Самуил в ярости кусал губы.
– Что ж, – выдавил он из себя. – Теперь с нами будет некто, имеющий право действовать по собственному усмотрению, так что в решающую минуту нам не надо будет отправляться в Германию за распоряжениями. Что до пользы дела, то вопрос решен, но остается еще вопрос справедливости. Прошу у нашего достославного гостя прощения за такую настойчивость, однако речь не обо мне, но о тех, что избрали меня своим советником и представителем. Я не вправе пожертвовать их интересами как чем-то, не имеющим большого значения. Перед вами люди, занявшие места в авангарде нашей общей борьбы, мы все здесь держим зажженный факел над пороховой бочкой, так ответьте же, наконец, можем мы рассчитывать хоть на что-нибудь? В день, когда в Совете появится вакантное место, получит ли его кто-либо из нас?
Молчание человека в маске можно было понять в лучшем случае как «Быть может».
– Не подумайте только, будто я хлопочу о себе! – с живостью продолжал Самуил. – Да вот вам и доказательство: как самого способного и заслуженного из наших товарищей я рекомендую Даниеля.
– Зато я, – вмешался Даниель, – рекомендую Самуила Гельба.
– И мы тоже! – в один голос вскричали остальные четверо.
– Благодарю вас, братья, – сказал Самуил. – Теперь я могу отстаивать себя, ибо речь пойдет уже не о моих желаниях, а о правах вашего избранника, о нашем деле, о вашей воле, воплощенной во мне. Что ж! Я спрашиваю того, кто слушает нас и безмолвствует: существует ли какое-либо препятствие к тому, чтобы в случае надобности я мог войти в состав Высшего Совета?