Адская бездна. Бог располагает
Шрифт:
Вы же созданы, чтобы понять сердце, подобное моему, чтобы позволить мне мою любовь истинного артиста. Кому и понять это, как не вам, не желающей в этом мире ничего, кроме искусства, вам, монахине от музыки, отшельнице сладостных гармоний, для которой опера – ее монастырь, которая никогда не ведала иной страсти, кроме жажды хороших ролей, других возлюбленных, кроме Моцарта и Чимарозы? Во имя Россини, поймите меня, внемлите моей мольбе! Да не будет у вас ни гения, ни голоса, ни души, кроме как для меня одного, а взамен берите все, чего пожелаете, начиная моим именем и состоянием и кончая самой жизнью.
Речь лорда Драммонда звучала так искренне, что Олимпия, сама того не желая, почувствовала некоторое волнение.
– Милорд, – проговорила она, – ваши речи почти настолько же трогательны, насколько абсурдны.
– Вы согласны быть моей женой? – настаивал он.
– Никогда больше не говорите со мной о подобных глупостях, – отвечала она серьезно.
Потом, протянув ему руку, она прибавила:
– Ну, давайте помиримся. Я не откажусь от того, что сказала вам. Я хочу быть свободной. Но мы можем остаться друзьями. Вам это подходит?
– Лучше уж это, чем ничего, – произнес лорд Драммонд.
– Значит, договорились. Вы остаетесь моим другом, но с двумя условиями. Первое – что вы заберете обратно ваши деньги.
С этими словами она взяла пачку банковских билетов и протянула ему, а чтобы смягчить впечатление от этого жеста, прибавила:
– Если будет нужда, я попрошу их мне вернуть. И второе условие – я сама себе хозяйка и буду петь где захочу, а на следующий сезон вернусь в Венецию.
– Я поеду с вами, – сказал лорд Драммонд.
– Хорошо, – отвечала она. – Но петь я буду всякий раз, когда пожелаю и перед кем хочу. Сегодня же вечером, если захочется, спою вашим друзьям. Договорились?
– Договорились, – вздохнул лорд Драммонд.
– И вы не будете сидеть с мрачным видом?
– О, за это я поручиться не могу!
– На первое время я буду прощать вам эти приступы дурного расположения духа. А потом вы привыкнете. Впрочем, у меня есть простой способ добиться того, чтобы вы были довольны, слушая, как я пою в присутствии публики: я никогда больше не стану петь для вас одного. Вы тем скорее полюбите мои публичные выступления, когда поймете, что это приятнее, чем не слышать меня вовсе.
– Ох, не прибегайте к этому средству! – взмолился он. – Если так, я предпочитаю тотчас стать довольным.
– Вот я вас и приручила, – сказала она весело. – Что ж! Мне бы не хотелось остаться в долгу, и раз вы так любезны ко мне, я тоже буду к вам любезной. Я вам пожалую две милости, которые вас очаруют. Во-первых, я не стану сегодня вечером петь для ваших гостей.
– Ах! – вскрикнул лорд Драммонд вне себя от радости.
– И во-вторых, я сейчас же вам спою.
Она подошла к фортепьяно и запела большую финальную арию из «Золушки» «Perche tremar? Perche?» [22] , этот великолепный гимн торжества и прощения, откровение нежной и возвышенной души, в своей радости несущей утешение тому, кто был причиной ее страданий.
22
«Зачем
Лорд Драммонд был пленен, потрясен, опьянен. Всеми фибрами своего существа он с трепетом отдавался этой небесной мелодии, так божественно воспроизведенной. Душа этого странного обожателя, влюбленного в голос, была подобна еще одному музыкальному инструменту, звуки которого служили сопровождением волшебному, всемогущему пению Олимпии, чьи пальцы, касаясь клавиш фортепьяно, в то же время играли на струнах его сердца.
Когда последняя нота, прозвенев, угасла, он не разразился рукоплесканиями и не сказал Олимпии ни слова, а только мрачно пробормотал, обращаясь к самому себе:
– И она еще хочет, чтобы я не ревновал, принужденный делить подобные чувства с другими!
Потом, видимо силясь прогнать одолевающие его мысли, он спросил, поднимаясь со своего места:
– Итак, вы придете сегодня?
– Да. Насколько я поняла, там соберутся только ваши близкие друзья. Кого же вы ждете?
– Вы, наверное, их не знаете: прежде всего прусский посол…
– Прусский посол! – вскрикнула Олимпия, внезапно задрожав.
– Да, я был ему представлен вчера вечером и пригласил его навестить меня.
– Граф фон Эбербах?
– Да.
– В таком случае это невозможно, – сказала Олимпия. – Я не приду.
– Но почему? – удивился лорд Драммонд. – Вы что-то имеете против графа фон Эбербаха? Он вам знаком?
– Нет.
– Так в чем же препятствие?
– А в сущности, – прошептала она, словно говорила сама с собой, – почему бы и не пойти?
Глубокое раздумье овладело ею. Наконец, после какой-то тайной борьбы, отразившейся на ее прекрасном лице, она сказала:
– Что ж, я приду.
– Итак, до вечера. Жду вас в одиннадцать.
– До вечера.
IX
Рассказ Гамбы
На ужин лорда Драммонда Юлиус явился без опоздания. Без четверти одиннадцать он в сопровождении Самуила вошел в обширные сверкающие роскошью покои особняка на улице Ферм-де-Матюрен.
Итак, он вновь услышит голос, увидит наконец лицо этой неведомой певицы, что пробудила такие давние и трагические воспоминания, дремавшие в самой глубине его сердца. Разум говорил ему, что у этой женщины не может быть ничего общего с той, которая унесла с собой на дно Эбербахской пропасти его любовь, юность и все счастье его жизни. Туманное, отдаленное сходство в звучании голоса – вот и все, что будило воспоминания о Христиане.
Но до того вечера, когда ему одновременно явились два призрака дней былых – его злой гений и его добрый ангел, Юлиус так бесконечно давно не чувствовал себя живым и не испытывал ничего похожего на душевный трепет! Что касается Самуила, то тут уж ошибки не было, это он собственной персоной, из плоти и крови. Должно быть, именно Самуил своим внезапным явлением подготовил то поразительное впечатление, которое произвел на Юлиуса голос женщины в маске. Когда он увидел воплощенной во плоть и кровь одну половину своего прошлого, его душа с легкостью приняла возвращение из небытия и другой половины.