Адская игра. Секретная история Карибского кризиса 1958-1964
Шрифт:
В начале 50-х годов Хоулмен стал Председателем Совета Национального пресс-клуба, что привлекло к нему внимание советской разведки. В апреле 1951 года чешское правительство наделало много шума, арестовав по обвинению в шпионаже всех сотрудников пресс-бюро «Ассошиэйтед пресс» в Праге, в том числе его шефа Уильяма Натана Оутиса. Впервые за время холодной войны в восточном блоке были задержаны западные журналисты. После «признания» Оутиса и вынесения ему приговора 10 лет лишения свободы в конгрессе раздавались голоса, призывающие выслать всех корреспондентов ТАСС из США. Если бы конгресс пошел на это, то советская разведка лишилась бы ценной «крыши», хотя Москва, несомненно, нашла бы другую. Тем временем Национальный пресс-клуб осудил действия Чехословакии и рассмотрел
После этого советские представители нашли подход к Хоулмену и попросили его помочь новому пресс-атташе Александру Зинчуку вступить в Национальный пресс-клуб. Хоулмен согласился, и советское посольство выразило ему признательность за это, пригласив на завтрак. Там Хоулмен познакомился с Георгием Большаковым. Большаков понравился Хоулмену, и они стали периодически встречаться: офицер советской разведки — чтобы держать руку на пульсе американской политики, а Хоулмен — чтобы быть в курсе того, что маячит за фасадом официальной политики Кремля.
Большакову нравился Хоулмен. Незадолго до своей смерти в 1989 году Большаков писал: «Мы дружили семьями, часто ходили друг к другу в гости»{26}. Подобно удачному бизнесмену, который знает, как совмещать приятное с полезным в гольф-клубе, Большаков был уверен в себе и легко общался со своими информаторами. Это выделяло его из советской колонии Вашингтона{27}.
ГРУ рассматривало Хоулмена в качестве ценного информатора. Когда в 1955 году Большакова отозвали в Москву на работу к Жукову, Хоулмена передали другому сотруднику ГРУ Юрию Гвоздеву, работавшему под «крышей» посольства в качестве атташе по культуре. Гвоздев и Хоулмен продолжали традицию советских завтраков. Однажды офицер ГРУ рассказал Хоулмену, что советское руководство ищет путь пересылки личных посланий администрации Эйзенхауэра. Хоулмен сообщил об этом вице-президенту Никсону. Хоулмену посоветовали продолжать встречи с Гвоздевым: «Мы должны сохранить как можно больше каналов связи». Хоулмен не организовал встречи Никсона с Гвоздевым, а служил своего рода «почтовым голубем»{28}.
Поражение Никсона на выборах 1960 года не прервало связи Хоулмена с ГРУ. Гвоздев покинул США осенью 1959 года, и ГРУ заменило его Большаковым, который возобновил встречи с американским журналистом. Хоулмен приветствовал возможность связи с советским дипломатом и, несмотря на поражение республиканцев, надеялся сохранить этот канал. Эдвин О. Гатман, пресс-секретарь Роберта Кеннеди, был одним из друзей Хоулмена в новой администрации. Гвоздев никогда не встречался с Никсоном, но Хоулмен, возможно, по намекам Гатмана или самого Роберта Кеннеди, почувствовал, что последний, по-видимому, хочет лично встретиться с Большаковым.
«А не лучше ли тебе самому встретиться с Робертом Кеннеди?» — спросил Хоулмен Большакова 29 апреля 1961 года в субботу{29}. Это было неожиданное предложение. Никто ни в Кремле, ни в ГРУ не давал Большакову санкцию на такую встречу. «Но разве начальство не будет довольно, — добавил Хоулмен, — если Большаков сможет передавать в Москву соображения брата президента?» Большакова это предложение явно заинтересовало, но, согласно правилам, ему необходимо было получить на это санкции своего начальства — главы резидентуры ГРУ в Вашингтоне. Этот офицер, имя которого до сих пор держится в секрете, не поверил своим ушам, когда ему доложили, что Генеральный прокурор США желает встречаться с одним из его сотрудников. «Мельников (советский посол) еще куда ни шло, но Большаков?» — скептически заметил резидент ГРУ. Он категорически запретил Большакову встречу с Робертом Кеннеди. На следующий день 30 апреля 1961 года Большаков сообщил Хоулмену, что не сможет встретиться с братом президента. Таков был приказ, и он обязан был ему следовать{30}.
Сам Большаков считал очень соблазнительным встречу с Кеннеди-младшим. В конце концов он доверенное лицо президента. 9 мая Большаков решил рискнуть и встретиться с Кеннеди без разрешения.
Но Хоулмен сумел дозвониться до Большакова и пригласил его на поздний ланч. Было уже 16 часов. Когда Большаков спросил, почему он звонит так поздно, Хоулмен ответил, что разыскивал Большакова целый день. Он предложил встретиться в ресторане в Джорджтауне.
Едва они сели за стол, как Хоулмен сказал, что Роберт Кеннеди готов встретиться с Большаковым сегодня вечером в 18.00. Хоулмен предложил Большакову подвезти его к входу в Министерство юстиции на углу 10-й улицы и Конститьюшен-авеню. За столом воцарилась тишина. Хоулмену было любопытно, как отреагирует Большаков. Тот посетовал лишь, что не одет надлежащим образом: «Я же не готов к этой встрече». Хоулмен улыбнулся: «Ты всегда готов, Георгий».
Некоторое время спустя Хоулмен подвез Большакова к зданию Министерства юстиции. Правительственные учреждения на Конститьюшен-авеню были уже закрыты. Как планировалось, Роберт Кеннеди спустился на лифте с пятого этажа, где был расположен его офис. Он прошел мимо охранника и ждал Большакова у входа. Его сопровождал Эдвард Гатман. Когда Хоулмен и Большаков подошли к подъезду, они увидели Генерального прокурора и его помощника сидящими на гранитных ступенях. «Господин Генеральный прокурор, хотел бы вам представить господина Георгия Большакова». Большаков и Кеннеди обменялись рукопожатием. Гатман и Хоулмен ушли. Оглянувшись, журналист бросил взгляд назад на Генерального прокурора США и офицера советской разведки, пересекающих авеню Конституции и направляющихся к Моллу — длинному зеленому газону между памятником Вашингтону и Капитолием. Последнее, что заметил Хоулмен: двое, занятые оживленным разговором, направляются к Музею естественной истории{31}.
Роберт Кеннеди тщательно подбирал слова. «Американское правительство и президент обеспокоены, — начал он, — тем, что советское руководство недооценивает способностей нового правительства США и лично президента. Недавние события на Кубе, в Лаосе и Южном Вьетнаме усугубляют опасность непонимания Москвой политики новой администрации. Если эта недооценка сил США имеет место, — предостерег Генеральный прокурор, — то это может вынудить американских руководителей выбрать соответствующий курс»{32}.
Роберт Кеннеди хотел дать понять советскому правительству, что его брат готов отойти от внешней политики времен Эйзенхауэра, если это найдет достойное понимание Москвы. Открыто осудив «нединамичную и беспомощную» политику прежней администрации, вследствие чего «новому правительству досталось тяжелое наследство», Роберт Кеннеди заверил Большакова, что президент много работает над вопросами новой прогрессивной политики, которая будет проводиться действительно в национальных интересах. Успешный саммит мог бы сыграть важную роль в укреплении нового курса.
Сделав несколько общих замечаний, Роберт Кеннеди перешел к проблеме запрещения ядерных испытаний, которая могла стать предметом обсуждения на саммите. Хотя «президент не теряет надежды, — объяснил он, — печальные события на Кубе и в Лаосе несколько охладили пыл президента к урегулированию взаимоотношений с СССР». В частности, президент, возлагавший большие надежды на переговоры в Женеве, не хотел отказываться от идеи запрещения испытаний, несмотря на пессимистические сообщения госсекретаря. Генеральный прокурор обратил внимание Большакова на то, что брат готов смягчить позицию по поводу числа инспекций на месте, снизив их количество с 20 до 10, если бы Кремль выступил с таким предложением. «США могут пойти на компромисс», — добавил Роберт Кеннеди, пояснив, что публичная позиция администрации по поводу инспекции останется прежней, поскольку оппоненты президента внутри страны будут яростно сопротивляться смягчению позиции. Американская сторона хотела бы заранее согласовать детали соглашения по дипломатическим каналам для подготовки их к подписанию двумя лидерами в Вене, президент, подчеркнул Роберт Кеннеди, не заинтересован лишь в обмене мнениями, а хочет, чтобы встреча в Вене закончилась конкретным соглашением.