Адский город
Шрифт:
– Кому какое дело? Наверно, какой-нибудь магнат с плантаций еще до Гражданской войны.
Его адвокатская контора унаследовала дом в поместье; его бывшие партнеры с радостью отдали его ему в качестве части выходного пособия, когда он согласился передать им список своих клиентов без каких-либо будущих акций. Он просто хотел уйти, и миллионы, которые он вложил в течение своей карьеры, обеспечивали еще несколько миллионов в год в виде процентного дохода. Другими словами, отец был богат на всю оставшуюся жизнь, и Блэкуэлл-Холл, независимо от его истории, обеспечивал уединение, которое, по его мнению, было крайне необходимо для них обоих.
Старый южный довоенный дом явно был перестроен – если не сказать эксцентрично – с момента его первоначального строительства. Унесенные ветром встречают семейку Адамс,– подумала она, когда впервые увидела фотографии. Фасад первоначального здания – и его полированные колонны из белого гранита – был обращен на запад, а вокруг него была построена остальная часть восхитительного чудовища: трехэтажный особняк с мансардным этажом, огромным чердаком, железными гребнями вдоль всей крыши, каменными карнизами, парапетами и свисающими башенками с витражами. Плющ полз вверх по подлинной обшивке из красного дерева, и большие эркеры с функциональными ставнями, казалось, выросли из его первого этажа с каменными стенами. В центральной мансарде особняка было даже старое окулярное окно.
Это место такое жуткое, я его обожаю!– это была первая мысль Кэсси.
Внутри ожидаемое столкновение стилей хорошо сочеталось в общей реконструкции, заимствованной из колониального и эдвардианского стилей. Целые стены были отведены под глубокие камины высотой в человеческий рост, каменные плиты и очаги. Ну и что с того, что они никогда не будут использоваться в девятимесячный жаркий сезон? Они все равно выглядели круто. Планировка этажей представляла собой увлекательный лабиринт со странными коридорами, разветвляющимися в разные стороны, большие комнаты вели в комнаты поменьше, те в свою очередь в еще меньшие комнаты и даже в потайные шкафы за навесными, заставленными старыми книгами. Сохранились оригинальные газовые лампы, которые были заменены электрическими; шестифутовые канделябры обеспечивали постоянное место для статуй южных исторических личностей, таких как Джефферсон Дэвис, Ли и Пикетт, плюс еще больше задумчивых неопознанных фигур. Имея тридцать комнат в целом, дом был столкновением стереотипов, которые принесли видения южных красавиц, обмахивающих себя рядом с душными разбойниками-баронами из 20-х годов.
И вездесущие многослойные шторы сохраняли темноту внутри – именно так, как это нравилось Кэсси.
То, что служило гостиной, больше походило на Атриум площадью в тысячу квадратных футов. Экзотические ковры покрывали полированные полы из натурального дерева. Там были кабинет, гостиная и библиотека, не говоря уже об огромной кухне в загородном стиле, которую отец оборудовал первоклассной бытовой техникой. Дом обновили и другим: джакузи, 54-дюймовый телевизор и домашний кинотеатр, просторные ванные комнаты, отделанные черным мрамором, и многое другое. Наконец, в доме не было подвала, а был ряд подвалов: длинные узкие подвалы из почти столетнего полосатого кирпича, такие низкие, что высокому человеку пришлось бы пригнуться, чтобы пройти по ним. Идеальное хранилище для юридических книг ее отца, которые он явно намеревался никогда больше не читать.
Ее ванная была довольно прохладной. Латунный кольцевой душ висел над оригинальным корытом с когтистыми лапами. Над мраморной раковиной на подставке висело зеркало в рамке из оригинальной латуни. Кэсси приняла прохладный, неторопливый душ, затем немного побродила вокруг, пока одевалась. Ее комната, как и большинство комнат в поместье, была огромной – сплошь темные панели, резные фризы ручной работы и замысловатые рельефные медно-оловянные потолочные плитки. Иногда она чувствовала себя крошечной в этой почти пустой комнате; она не привезла из дома никакой мебели, предпочитая довольствоваться немногочисленной мебелью, которая уже была здесь. Большая кровать с балдахином, больше похожая на кровать эпохи Возрождения, старинный шифоньер, простой стол и плетеный стул – вот и все. Это было все, что ей было нужно, и она отказалась от предложения отца обставить комнату так, как ей хотелось, так же как она отказалась от его предложения купить ей непомерно дорогую стереосистему. Ее бумбокс вполне её устраивал. Единственные вещи, которые она привезла из их бывшего особняка в Вашингтоне, были ее одежда и компакт-диски.
Она никогда не чувствовала себя комфортно с роскошью, которую ее отец мог легко обеспечить, и это было большим яблоком раздора между ними в течение многих лет. Большую часть одежды она шила сама, из лоскутков и разных тканей; она стала настоящим дизайнером, и она предполагала, что это то, кем она хотела бы стать, когда "вырастет", что бы это ни значило. Но она знала, что ей не стоит беспокоиться об этом, пока она не придет в себя.
Она все еще довольно часто чувствовала удушающую вину за самоубийство сестры; какая-то часть ее души чувствовала себя заклейменной. После того случая она стала носить серебряный медальон с фотографией Лиссы внутри; она никогда не снимала его, и каждый день она умоляла: пожалуйста, Лисса, пожалуйста, прости меня. Сны, как она полагала, были наказанием, но, возможно, прощение приближалось. Здесь, снаружи, кошмары отступили, как и ее депрессия.
Будет ли она когда-нибудь свободна? Я этого не заслуживаю,– подумала она.
Иногда дни начинались вот так, погруженные в угрызения совести. Она даже ненавидела смотреть в зеркало, потому что каждый раз она видела в нём Лиссу. Она подстригла свои длинные волосы ровно до середины шеи, выкрасила их в лимонно-желтый цвет с лаймово-зелеными мелкими линиями. Это немного помогло, но ее лицо было все тем же; это была все та же Лисса, которая смотрела на нее сквозь серебристые вены. В зеркале она невольно заметила крошечную радужную татуировку над пупком, которая только напомнила ей татуировку из колючей проволоки, сделанную на том же месте ее сестрой.
Черт побери, - подумала она.
– Только не снова. Она впадала в депрессию, и если она будет просто слоняться по дому, все станет только хуже.
– Я думаю, что пойду куда-нибудь, - сказала она вслух, - даже если мне некуда идти.
Она схватила свой сиди-плеер и выскочила из комнаты. Когда она спускалась по широкой лестнице, статуи хмуро смотрели на нее, подсвеченные странными темными цветами из витражей. Она нахмурилась в ответ и показала одному из них палец. Хорошего тебе дня. На лестничной площадке ее рука ухватилась за резной ньюэльский столб; она заглянула в гостиную и увидела, что телевизор выключен. Она проверила кухню, кабинет и задний дворик, но не нашла никаких следов отца.
Хмм.
В прихожей вытирала пыль миссис Коннер. Отец Кэсси нанял ее в городе, чтобы содержать дом в чистоте. Она была милой, тихой женщиной с холмов. Вероятно, ей было за шестьдесят, но тяжелая работа на протяжении всей её жизни поддерживала ее в хорошей форме. Кэсси она нравилась; она никогда не пялилась на ее яркие волосы или темную готическую одежду, как большинство местных жителей. Правда, Кэсси не очень-то жаловала сына этой женщины, Джервиса, который приходил несколько раз в неделю убирать во дворе. Джервис был чистокровным деревенщиной, ему было лет двадцать пять, и он всегда был пьян. Он, как правило, смотрел на нее с похотливой ухмылкой, при этом постоянно поправляя своё хозяйство в штанах. Он был толстый и широкоплечий, он с удовольствием рассказывал ей неправдоподобные истории о местных убийствах, надеясь напугать ее. У него был брат, которого звали Тритт.
– У меня был брат, и его убил монстр в лесу, - рассказал он ей однажды.
– В смысле?
– довольно грубо ответила Кэсси.
– Держись подальше от леса, девочка, если жизнь дорога, - oтветил он ей.
Кэсси рассмеялась.
Как ни трагично это было, но Джервис тоже потерял родного брата, Миссис Коннер рассказала ей однажды, что произошло на самом деле:
– Мой сын, Тритт, был не слишком сообразительным парнем. Однажды ночью он выпивал со своим другом, Дикки Кодиллом, по всей видимости, повздорил с ним, и в итоге они поубивали друг друга.