Адвокат инкогнито
Шрифт:
– Так, значит, он… спал с другой женщиной? – тихо спросила Вика.
– Боюсь, что так, – с паузой ответила адвокат. – Видите ли, его задержали в гостиничном номере, прямо в постели, где он…
– Понятно, – кивнула Соболева, – можете не продолжать. Я не горю желанием услышать подробности.
Дубровская чувствовала себя так, словно ее саму уличили в измене. Не знала, как продолжать разговор и тем более вести речь о залоге. Соболева вспомнила об этом сама – деловито, словно ничего и не произошло, спросила, взглянув на адвоката:
– Так сколько, говорите, понадобится денег на залог?
– Сегодня вопрос будет решаться судом. Вы,
– Я приду, – только и сказала Виктория. – Я смогу там увидеть Аркадия?
– Ну, да… Это будет решаться в его присутствии. Боюсь, правда, вам не дадут возможности пообщаться.
– Неважно. Мне просто нужно увидеть его и убедиться в том, что он жив и здоров.
– Воля ваша. Но, может, стоит подождать? Как только деньги будут внесены на депозит суда, его выпустят, и вы сможете встретиться нормально, без следователя и конвоиров.
– Не беспокойтесь за меня. Я все-таки приду…
Рассмотрение вопроса о залоге должно было состояться в одном из районных судов, находящихся в непосредственной близости от следственного управления. Виктория подъехала туда загодя и, показав паспорт охраннику на входе, зашла в помещение суда.
Ей раньше не доводилось бывать в подобных заведениях, и сейчас она чувствовала себя так, словно только что ступила под своды храма. Нет, это не было то благоговейное чувство, которое сопровождало ее обычно во время посещений в обители Бога. Но Виктория чувствовала священный ужас, находясь в месте, где вершатся человеческие судьбы, где легким взмахом пера (вернее, нажатием клавиш на компьютере), решается, какова должна быть кара тому, кто преступил закон. Соболева всегда знала, что мир насильников и убийц, судов и тюрем существует, но теперь их орбиты пересеклись. И сейчас она здесь для того, чтобы услышать, сколько денег с нее потребуют для того, чтобы она имела возможность видеть своего мужа до суда. До суда… А что, кстати, будет потом?
Дубровская находилась уже там. Должно быть, она не особо одобряла идею своей клиентки посетить заседание суда, потому что только покачала головой, когда Виктория подошла к ней. Говорить, собственно, было не о чем. Так две женщины и стояли, и смотрели в окно, где под порывами осеннего ветра раскачивались тополя.
Вдруг с громким стуком открылась дверь одного из судебных залов.
– Посетителей попрошу освободить проход! – крикнул мужчина в серой форменной одежде, и в проеме показалась человеческая фигура.
Сначала Виктория решила, что у гражданина нет рук, но потом она поняла, что верхние конечности у него, конечно, имеются, только они спрятаны за спиной и заключены в наручники. Посетители суда жались к стенке, словно боялись, что невесть откуда взявшийся зэк накинется на них тут же, как дикий зверь, и разорвет на части. Ну, или хотя бы укусит. Бабуля в пестром платке даже перекрестилась.
Заключенный не успел преодолеть и половины коридора, как из того же зала, громко стуча каблуками по выложенному плиткой полу, выскочила молодая женщина. С криком: «Витенька! Витюша!» – она бросилась вслед за мужчиной в наручниках. Тот, вполоборота повернувшись, буркнул ей: «Дите береги! А то ты меня знаешь, у меня рука тяжелая». Женщина остановилась, кивая головой. «Я люблю тебя!» – крикнула она. Человек в наручниках только дернул головой.
Свидетели душещипательной сцены зашептались. Старушка утерла слезу.
– Семь лет, говорят, дали. Не шутка! – шепнул кто-то.
Одна
Она ничуточки не поверила игре актеров. Слишком уж ярко накрашена и разодета была молодая женщина. Ее бронзовое от загара лицо красноречиво свидетельствовало о том, как красотка провела лето. И, судя по бледному челу ее супруга, на пляже они загорали не вместе. Однако и в нарочито строгой реплике молодого мужа Виктория не услышала искренности. Тот, очевидно, играл на публику, стреляя внимательным взглядом по лицам случайных свидетелей – так ли звучат его слова, достаточно ли мужественно?
Двое в коридоре являли собой яркий образчик этакой тюремной пары. Виктория ужаснулась: какую роль отведено сыграть ей? Конечно, она не станет нестись по коридору, теряя с ног туфли. Ее с детства учили быть сдержанной и не демонстрировать окружающим свои чувства. «Слезы, смех – всего самую малость, дорогая, – говорила ей мать, профессор Андриевская. – Слишком бурные эмоции – признак бескультурья». И теперь Виктория понимала, что родительское воспитание вошло ей в плоть и кровь, стало частью ее самой. И, что бы с ней ни приключилось, она не будет рыдать навзрыд, призывая в свидетели окружающих.
Да и, если сказать по правде, не слишком-то она нуждается в чьей-то поддержке. В помощи – быть может. Но в сочувствии и сопереживании – нет. Она, Виктория Соболева, привыкла встречать невзгоды лицом к лицу…
Глава 8
Лицо судьи казалось бесстрастной маской. За долгие годы работы он научился абстрагироваться от всего того, что происходило в зале судебных заседаний. Но к каждому делу подходил профессионально: выяснял обстоятельства происшествия и позиции обвинения, защиты; опрашивал свидетелей; рассматривал вещественные доказательства; выслушивал пылкие речи сторон. Но когда приходило время, он отправлялся в совещательную комнату и недрогнувшей рукой подписывал приговор. Все эти рыдания в зале, истеричные выкрики, обмороки и прочие сопли звучали в его ушах фоном, и судья считал их неизбежным сопровождением своей работы. Так рабочий, изо дня в день выслушивая дребезжание станка, просто не представляет себе, как можно вытачивать деталь в абсолютной тишине.
Но сегодня тут было на что посмотреть и чему удивиться.
– Место работы? – спрашивал он обвиняемого.
– Работаю в университете, преподаю социологию, – отвечал тот. – Я доктор наук, профессор.
Это было что-то новенькое. Конечно, на скамью подсудимых иногда случайным ветром заносило людей ученых и известных. Но, как правило, они шалили по своей профессиональной части – взяточничество, халатность, превышение служебных полномочий. Но никак не изнасилование с попыткой убийства. Сегодняшнее дело нечто из ряда вон…
Судья смотрел на подсудимого и пытался себе представить, как сидящий на скамье подсудимых гражданин интеллигентного вида (может быть, сейчас и несколько потрепанный, изможденный) делал то, на что способны разве прыщавые подростки в силу своей неудовлетворенной сексуальности. А у него, у этого профессора кислых щей, есть жена. И какая! Стройная, красивая, молодая. Чего ему, спрашивается, так приспичило? Жаль, что он так и не узнает причины, да и не посмотрит на ту, ради которой уважаемый в обществе человек буквально сошел с ума, – судебное разбирательство, по правилам, будет проводиться другим судьей.