Аэций. Клятва Аттилы
Шрифт:
— А ты почему не остался среди своих?
— Я — это совершенно другое дело. В детстве меня едва не убили из-за того, что горбатый да страшный. Вот и пришлось податься к шутам. И среди них я всегда был своим, в мире с собой и со своим уродливым телом. То же самое будет с тобой. Вернувшись сюда, ты наконец-то обретешь покой. Помни, ведь ты не только римлянин, но и норк. А норки всегда выбирают правильный путь. Наши родичи выбрали римлян. Мы для них карлики. Они для нас великаны. А ты — потомок и тех, и других, тебе тут и жить. — Зеркон откашлялся. — Вот теперь, я думаю, надо выпить. А то от долгого спора у меня пересохло в горле. Ты тунику-то прибери, прибери. Измызгаешь, и придется надевать другую. С пятнами в гости у нас не ходят. Особенно если они похожи на кровь.
Карпилион послушно разделся и сунул ему тунику.
— Сколько же у тебя отметин… — заохал карлик. — А эта новая… жутко смотреть. Ну, да ладно. Там в сундуке нашейник из золотых пластин. Наденешь, и никто ничего не заметит.
«Вот и буду разгуливать как ручная собака», — заскрипел зубами Карпилион, но возвращаться к гуннам полуживым калекой ему не хотелось. Сначала надо набраться сил, а за это время придумать, как оправдаться перед своими за Каталаунские поля.
Часть 21. Договор
Прием у Лицинии Евдоксии
Жена императора Валентиниана златокудрая небесноглазая Лициния Евдоксия славилась своей красотой. Такими же невыразимо прелестными были две её юные дочери — нобилиссимы, старшую из которых обручили с отпрыском короля вандалов Гейзериха, а младшую только-только собирались кому-нибудь выгодно предложить. Обе девочки с виду были кроткими как овечки, ходили за матушкой по пятам, опустив свои милые увенчанные тиарами головки. Однако тихонями они не были. Скорее, хотели такими казаться.
Сестра императора Гонория вечно их путала. А уж как уставала от постоянной бессмысленной болтовни, не выразить и словами. То они обсуждали чьи-то наряды, то фруктовые блюда, которые подадут на обед. «От красного винограда пучит», — говорила одна. «От белого тоже», — добавляла другая, и принимались прыскать от смеха, находя это очень смешным. К визиту магистра армии обе оделись в роскошные белые одеяния. Внешне Аэций был весьма ничего, и они рассудили, что сын, которого он привезет с собой, непременно такой же красавец, как и отец. Мнение девушек поддержала их мать. «У красивого человека», — сказала она, — «не может быть некрасивых детей».
На это просто нечего было ответить. Наивность Лицинии Евдоксии граничила с глупостью, но сама она, разумеется, почитала себя мудрейшей из женщин. Знала бы эта самонадеянная особа, какими словечками награждает её супруг. Валентиниан и в глаза издевался над ней, превознося недостатки словно достоинства и тем самым выставляя их напоказ. Точно так же он относился и к дочерям. Считал, что они его оскорбили, появившись на свет вместо сына-наследника, которого дорогая супруга не сподобилась ему подарить.
Гонории было велено сопровождать Лицинию Евдоксию в Аримин. Лицинии Евдоксии было велено присматривать за Гонорией. Валентиниан успешно избавился от обеих и теперь, надо думать, предавался безудержным оргиям в Риме. Гонорию это страшно бесило. Сам развлекается, а её отправил чуть ли не в ссылку. Напрасно она понадеялась на аттилу. Аэций обратил его в бегство. Заиметь бы такого союзника, размышляла Гонория. Не вышло с аттилой. Так, может, выйдет с Аэцием? Станет его невесткой и получит поддержку всей римской армии!
В беломраморной зале, где ожидали гостей, было душно. Наверное, от приторного аромата роз, которые торчали повсюду — в напольных вазах, в гирляндах, в волосах у рабынь. Гонория предупредила Лицинию Евдоксию, что выйдет на воздух. За ней увязались племянницы со словами, что им тоже нечем дышать. На самом деле, юные нобилиссимы хотели первыми увидеть всадников. Они без умолку говорили о сыне Аэция. Спорили о том, какого он возраста и роста.
Гонории и самой не терпелось его увидеть.
Дорогу до портика усыпали розовыми лепестками. Легкий, словно дыхание, ветерок гонял их, то поднимая вверх, то снова бросая на камни. Поначалу слышался только этот тихий волнительный звук. И вот его заглушил отдаленный топот копыт.
*
Аэций приехал один, не считая нескольких букеллариев, на которых Гонория даже не посмотрела.
— А где же ваш сын? — спросила одна из нобилиссим после радушных приветствий.
— Думаю, он уже в зале, — любезно ответил Аэций. — Возле города нас поджидала толпа. Карпилион пересел в повозку. Он не любит, когда на него глазеют. Я распорядился, чтобы стража проводила его к другому входу.
«Не любит, когда глазеют, или не хочет, чтобы увидели?» — невольно отметила про себя Гонория, любившая подмечать подобные мелочи.
Следуя за другими, она убавила шаг и не спеша прошла через арку в зал. Сына Аэция как раз представляли Лицинии Евдоксии. При виде столь статного человека у Гонории стукнуло сердце. Девочки не ошиблись. Он действительно был красив, но не той привычной приторной красотой, от которой её начинало тошнить, а какой-то неистовой, властной, похожей на грозовое небо. С магистром армии его роднили, разве что, светлые волосы и холодный оттенок глаз. Несмотря на богатое одеяние и спокойное выражение лица, во всем его облике чувствовалось что-то грубое, варварское, как у дикаря, которому повезло родиться с благородной статью и правильными чертами.
Гонория услышала, как Аэций назвал его имя — Карпилион. А про неё Лициния Евдоксия сказала:
— С нами сестра императора Юста Грата Гонория.
Потом они пили из кубков, изображавших сражения прошлого — битву при Каннах, Карфагене, Алезии, и без стеснения разглядывали друг друга. Каждый кубок был по-своему ценен и каждый брошенный взгляд. Желая занять гостей разговором, Лициния Евдоксия задавала вопрос за вопросом. Аэций на них отвечал. Почему его сына не было видно? Все это время Карпилион находился в заложниках у гуннов. Ради чего? Ради мира и спокойствия Империи. Видел ли он аттилу? Конечно. Может ли его описать? Предводитель гуннов был в шлеме. А правда ли что степняки никогда не слезают с коней? Неправда. Пищей им служит сырое мясо? Если его засолить. Их луки действительно мощнее римских? Во много раз.