Афганский транзит
Шрифт:
– Я тоже, – сказал Ермаков. – Мне эта бодяга порядком надоела. Да, а твой Камышев как?
Назаренко молча поднял вверх большой палец. Ермаков качнул головой, принимая оценку.
На следующий день экипаж второй машины, который вел «клиента» по городу, передал его Ермакову.
– Кирилыч, – предупредил водителя Камышев, – будешь держать «жигули-девятку». Учти, машина верткая.
– Удержим, – пообещал Кирилыч. Они приняли «девятку» на углу Неглинки, когда та поворачивала на Кузнецкий мост.
– Трогай по малой, Кирилыч, – подсказал Ермаков, реализуя право старшего. И они сели «девятке»
– Сознательный товарищ, – пробурчал Камышев. – Я бы на его месте от этих мест держался подальше.
– Почему? – спросил через плечо Кирилыч.
– Рядом прокуратура.
– Не беспокойся, – возразил Ермаков. – Это он в виде моральной прививки тут околачивается.
Проехав по Рождественке, «девятка» свернула в Варсонофьевский переулок.
– Петляет, – предположил Кирилыч и включил указатель поворота направо.
Ермаков придвинулся к самой двери, готовый в любую минуту выйти из машины. На углу переулка стоял контейнер для мусора. На сером борту старательный хозяйственник кривыми белыми буквами вывел надпись: «ГИПРОХОЛОД». Какой-то шутник исправил букву, и слово наполнилось зловещим смыслом: «ГИПРОГОЛОД». Не чувствуй себя столь напряженно, Ермаков обязательно рассмеялся бы. Сейчас лишь усмехнулся, не позволяя себе расслабиться. Впереди, утверждая законность дорожных правил, висел знак, запрещавший остановку машин вдоль правого тротуара вперед и назад. Знаменуя эпоху перестроечной демократии, прямо под знаком, не оставляя свободного места, стояли одна к другой машины.
– Охамели, – сказал Кирилыч. – Идем вперед и выше ступенями перестройки.
Тем временем «девятка» миновала переулок, сделала левый поворот и покатилась по улице Дзержинского.
– Что он, сволочь, – удивился Камышев, – соседей на бдительность проверяет?
– Рисковый, – бросил Кирилыч с усмешкой. – Работает на острие.
Проехав еще немного, «девятка» свернула в Сретенский переулок, пробежала небыстро вперед, прижалась к бровке и остановилась. Кирилыч, проследовав за ней, свернул направо на Малую Лубянку. Подъехав к грязному забору, поставленному строителями, затормозил. Ермаков, не ожидая, пока машина встанет, выскочил из нее. Достал из кармана записную книжку и, держа ее так, как человек, который не может запомнить чужой адрес, вышел в Сретенский переулок. Владелец «девятки» не обратил на него внимания. С легким стуком захлопнув переднюю дверцу, он повернул в замке ключ, снял с капота серебристый кейс и двинулся в сторону улицы Мархлевского.
Ермаков шел впереди, не обращая внимания ни на что, кроме номерных знаков на домах. Владелец «девятки» обогнал его и свернул в Бобров переулок. Ермаков остановился на углу, держа записную книжку в руке. Поднял голову. Перед ним на противоположной стороне высилось здание, построенное во времена, когда мир открыто делился на богатых и бедных и когда богатые не таили своих капиталов, а наоборот, делали все, чтобы о них знали и видели воочию уровень благосостояния; тогда не было принято окружать роскошные виллы заборами, отгораживая свои льготы и преимущества от чужих глаз.
Владелец дома, не жалея средств, украсил сооружение скульптурными излишествами. Внизу, возле левого угла стены, прилепилась чугунная мелкогрудая и круглоголовая женщина, у которой из определенного места произрастали диковинные листья. Чуть выше в глубокой нише укрывался воинственного вида мужчина, то ли кузнец с молотом, то ли рыцарь с мечом. Еще выше, в круглом медальоне, покоилась, еще одна голова. Денег у владельца имелось в избытке…
Скользнув взглядом по фасаду, Ермаков в окне третьего этажа заметил полную высокую женщину в красном домашнем халате. Она стояла у приоткрытой створки, сдвинув тюлевую штору, и смотрела на улицу. Владелец «девятки», увидев ее, сделал левой рукой движение, каким посылают привет, если не хотят привлекать внимание – вскинул руку на уровень плеча и шевельнул пальцами. Женщина тут же отошла от окна, и штора опустилась. Открывая дверь подъезда, мужчина обернулся, и Ермаков впервые увидел его лицо. Увидел и узнал, не смея верить глазам. Это был Вадим Лашков, заслуженный мастер спорта по боксу, кумир мальчишек того времени, когда Ермаков числил себя пацаном. Лашков поднялся на третий этаж.
– Вадим! – в голосе женщины, открывшей ему дверь без звонка, прозвучала нескрываемая радость. – Проходи!
Она отступила, открывая ему проход, Лашков вошел в просторный холл. Огляделся, поставил кейс на пол между вешалкой и тумбочкой, над которой висело старинное зеркало венецианского стекла. И только тогда стал снимать перчатки. Женщина, видимо ожидавшая этого момента, бросилась к нему на грудь, схватив крепкую шею мягкими полными пальцами.
– Пойдем? – сказала она томно и поцеловала его в щеку.
Лашков обнял ее, прижал к себе крепко и тут же отстранил.
– Галка, не поджигай! – сказал он с усмешкой. – Не будь дурочкой.
– От тебя пахнет духами! – сказала хозяйка капризно. – Почему?
– Ты хочешь, чтобы от меня пахло навозом? Так я не скотник.
– Я не о том, – произнесла хозяйка капризно. – Ты опять схлестнулся с новой бабой?
Лашков взял ее за плечи и с силой отодвинул в сторону.
– Не будь дурой, Галка, – сказал он сухо, аккуратно запахнул ее халат, раскрывшийся на груди, и застегнул перламутровую пуговицу. – Я на работе. У станка, понимаешь? Будь благоразумна.
– Не смеши, – хозяйка обиженно отошла в сторону. – Я знаю, какой у тебя станок. Только раньше ты предпочитал видеть на нем меня. А кого теперь?
– Перестань. И не надо глупостей. Сделаю дело – приеду.
– Твои дела не кончаются.
Он засмеялся отрывисто и жестко.
– Кончатся дела, кончатся деньги. Тебя это устроит?
Она промолчала. Отошла к зеркалу и стала поправлять прическу. Выдернула шпильки, рассыпала по плечам волосы. Повернулась к зеркалу боком. Осмотрела себя. Взялась за расческу.
Дашков прошел в комнату и вынес оттуда точно такой же серебристый кейс, какой оставил в прихожей.
– Руками не трогала? – спросил он.
– Ты предупреждал…
– Запомни, повторенье – мать ученья. А в ментуре курс длится десять лет. Я думаю только о тебе.
– А я о тебе, – произнесла она с нескрываемой обидой. – Может, задержишься?
Лашков взглянул на часы и упрямо качнул головой.
– Время, милая, время.
Через минуту он вышел из подъезда.