Афоризмы старого Китая
Шрифт:
Мой друг Хун Цзычэн принес мне свою книгу «Вкус корней» и попросил сделать к ней надпись. Поначалу у меня не было желания ее читать. Но вот когда мне удалось отрешиться от суетных забот, я взял ее в руки и понял, что она прямо указывает на сокровенную истину жизни, раскрывает тайну человеческих чувств и уносит в заоблачные выси. В этом огромном мире между Небом и Землей она заставляет задуматься о том, что пребывает в нас самих. А среди суетных страстей света она воспитывает самые возвышенные помыслы. Столь тверд и продуман слог автора, подобный зеленой роще и синим горам. Столь непринужденна и изящна его речь, подобная полету коршуна в небе и скольжению рыб в воде.
Поистине, слова этой книги не из тех досужих суждений, что влетают в ухо, чтобы тут же слететь с языка. Для мира они подобны целительному уколу лекарской иглы. Поистине, они заставляют людей очнуться от сна. Название же книге дано: «Корни овощей». Видно, писана она так же усердно и заботливо, как растят овощи в огороде. Можно представить, сколько труда и вдохновения в нее вложено!
Почтенный Хун говорил: «Небо обременило меня немощью тела, а я поборю ее вольностью сердца.
Небо послало мне тяжкие испытания, а я преодолею их, храня
Писал Господин Трех Пиков Юй Кунцзянь
Собрание первое
Тот, кто живет по правде, будет отвергнут светом разве что на короткое мгновение.
Тот, кто упивается властью, будет проклят людьми навеки. Постигший истину муж взыскует вещи, которых нет в мире вещей, и думает о том, что с ним станет, когда его не станет. Он предпочтет мимолетную неприязнь света при жизни вечному проклятию после смерти [93] .
Если не привязываться к миру, то и мирская грязь к тебе не пристанет. Если глубоко вникать в дела мира, тогда и механический ум [94] глубоко проникнет в тебя. Поэтому благородный муж в своих устремлениях более всего привержен безыскусному, а в деяниях своих превыше всего ценит непосредственность.
93
Первое высказывание в литературных произведениях Китая, тем более классических, всегда имело особенное значение. Оно играло роль — прибегая к музыкальной терминологии — своеобразной увертюры, в которой должны прозвучать основные темы традиционного наследия. Так, в данном афоризме Хун Цзычэна праведный Путь человеческой жизни фактически определяется как длящееся отсутствие и символическая глубина образов, сообщающая о «Великом Предке» каждого из нас, который опознается как «тело после тела» (так буквально сказано в оригинале) и «вещь за пределами вещей». Тут же указывается, что постижение Пути равнозначно «сохранению», «схоронению» изначально-неопределенной цельности бытия и что оно даруется не безличным, объективированным знанием, а максимально чутким отношением — следовательно, отношением одновременно волевым и вольным — к миру. Одним словом, китайский автор идет от априорной полноты понимания, открываемой доверительным вниманием к доопытной и домыслимой «подлинности» бытия. Поэтому отмеченная выше смысловая универсальность первого афоризма кажется не просто дидактическим примером, но и внутренней потребностью творчества. Здесь афоризм приобретает права высказывания, призванного возвращать к неизреченной первичной правде человека и предлагающего своего рода обратное, возвратное движение мысли: то, что сказано прежде всего, должно быть понято в последнюю очередь (ведь и сама традиция опознается как нечто «уже бывшее» лишь потому, что подразумевает открытие бесконечного поля опыта). Подобное, так сказать, инверсивное изложение воспроизводит круговорот Пути, в котором свершение есть «возвращение», или «перевертывание» (фанъ, дянь-дао).В перспективе этого вечного (невозвращения самое близкое предстает самым далеким и наоборот. Реальность раскрывается здесь как абсолютное Присутствие, лишенная протяженности символическаядистанция. В переводе М. Вилетг-Эмери представленная в данном высказывании оппозиция сводится к противопоставлению «времени безмолвия» (?) и «отсутствию одиночества».
94
Выражение «механический ум» восходит к Чжуан-цзы, который утверждал, что у тех, кто пользуется машинами, ум становится механическим. Подчеркнем, что корнем зла для Чжуан-цзы являются не механизмы сами по себе, а механически мыслящие люди. Более того, в китайской традиции вообще не проводилось различия между механическим и органическим. Тот же термин «механизм» (цзи)употреблялся для обозначения импульса жизненного роста. Говоря о пороках «механического сознания», Чжуан-цзы на редкость прозорливо для древнего философа разглядел опасности подчинения человеческого духа субъективной интенциональности, что ведет к строгой фиксированности отношений человека в мире и, как следствие, к обессмысливанию бытия, к индифферентности и отвращению человека к им же созданному предметному миру. Заметим, что китайская традиционная мысль вообще не отождествляла сознание с его содержанием — интеллектуальным или чувственным.
Помыслы благородного мужа — как голубизна небес и сияние солнца: не заметить их невозможно. Талант благородного мужа — как яшма в скале и жемчужина в морской пучине [95] : разглядеть его непросто.
Власть и выгода, блеск и слава: кто не касается их, тот воистину чист. Но тот, кто касается, а не запятнан ими, чист вдвойне. Многознайство и хитроумие, сметливость и проницательность: кто лишен их, воистину возвышен. Но тот, кто ими наделен, а не пользуется, возвышен вдвойне.
95
Тема сокровенности талантов благородного мужа занимает видное место уже в наследии Конфуция. Последний сам сравнивал свой талант с прекрасной яшмой, хранящейся в шкатулке.
В жизни часто приходится слышать неугодные речи [96] и заниматься делами, которые доставляют неудовольствие. Но только так мы найдем оселок, на котором отточится наша добродетель. А если слушать лишь то, что угодно слышать, и думать лишь о том, о чем приятно думать, всю жизнь проживешь, словно одурманенный ядовитым зельем [97] .
Когда дует свирепый ветер и льет проливной дождь, неуютно даже зверям и птицам. Когда ярко светит солнце и веет ласковый ветерок, даже деревья и травы дышат бодростью.
96
Термин циобозначал всеобщую энергетическую субстанцию мира, иногда уподобляемую эфиру или пневме. В Китае цисчиталась субстратом всех вещей, но вместе с тем пустотой, объемлющей все сущее, а также истоком и внутренней формой жизни. Здесь содержится намек на изречение, приписываемое Конфуцию: «Хорошее лекарство горько на вкус, но излечивает болезнь. Искренние речи неприятны для слуха, но исцеляют поведение».
97
Имеется в виду ядовитый отвар, который в древнем Китае якобы приготавливали из перьев мифической птицы чжэнь.
Отсюда можно понять: мир природы не может прожить и дня без согласия, а сердце человека не может прожить и дня без радости [98] .
Ни в кислом, ни в соленом, ни в горьком, ни в сладком нет настоящего вкуса.
Настоящий же вкус неощутим [99] . Ни незаурядный ум, ни поразительный талант не есть достоинства настоящего человека. Достоинства настоящего человека неприметны.
98
Радость (лэ) — традиционная, еще Конфуцием и древними даосами возвещенная спутница мудрости в китайской культуре. В конфуцианстве радость идеального человека проистекает из осознания им своей безупречной, встроенной в общественный и природный порядок, деятельной причастности к мировой гармонии. Итог радости даосского мудреца — переживание полноты бытийствования, предшествующее рациональному пониманию и равнозначное незаинтересованному, истинно царственному наслаждению чистой игры. И в конфуцианстве, и в даосизме радость мудрого удостоверяет бесконечность человека, сокрытую в его конечности.
99
Термин даньобычно переводится на русский язык словами «безвкусный», «пресный». В китайской традиции он указывает на состояние отсутствия качеств, неизменной «срединности», которые делают возможным всякую сущность, предваряют все сущее. Еще в «Дао-Дэ-цзине» Лао-цзы «пресно-безвкусная» реальность отождествляется с Великим Путем.
Небо и Земля вовек недвижимы, а эфир [100] меж ними ни на миг не приходит к покою. Солнце и луна днем и ночью бегут друг за другом, а в бездне времен ничто не меняется.
Поэтому благородный муж в час досуга должен думать о том, что не терпит промедления, а в минуту решительных действий должен быть празден.
Когда в ночной тишине покойно сидишь в одиночестве и внимаешь своему сердцу [101] , постигаешь тщету всех мыслей, и тебе открывается твоя подлинная природа. В такие моменты прозреваешь в себе великую силу бытия [102] и вдруг понимаешь, что, даже обретя в себе правду, трудно избавиться от суетных мыслей. И тогда тебя охватывает великий стыд.
100
Если говорить точнее, имеется в виду космическая энергия ци,некая квазиматериальная субстанция, иногда уподобляемая эфиру или пневме. В Китае цисчиталась субстратом всех вещей, но вместе с тем пустотой, объемлющей все сущее, и энергией самой жизни.
101
Выражение «сидеть в одиночестве и созерцать сердце» может обозначать медитацию. Последняя, впрочем, в минскую эпоху далеко не всегда проводилась по каким-либо техническим правилам.
102
В оригинале говорится о «великой пружине», или «великой движущей силе» (да цзи).Термин «цзи», введенный в китайскую традицию Чжуан-цзы, часто употребляется в афоризмах Хун Цзычэна и выступает одним из обозначений реальности Дао. В этом качестве он стоит в одном ряду с понятиями «подлинность», «небо», «метаморфоза», «внутреннее», «полнота природы» и др. Отсюда широко употребительные в даосских текстах словосочетания: «подлинная движущая сила» (чжэнь цзи),«сокровенная движущая сила» (сюань цзи),«небесная движущая сила» (гпянь цзи)и т. д. Знак «цзи» имеет также значение «пружина», «механизм», и его превращение в философское понятие отобразило нежелание традиционной китайской мысли различать между организмической целостностью и механистической слаженностью. В философии Дао «движущая сила небес» — это бытийственная полнота сущего, предоставляющаякаждой вещи место быть тем, что она есть. В западной философии ее аналогами до некоторой степени являются понятия энтелехии в метафизике Аристотеля или «внутренней формы» в символической философии Э. Кассирера.
Добротой часто можно причинить вред, поэтому, желая сделать добро, тщательно все обдумай. Из неудачи нередко можно извлечь полезный урок, поэтому промахи — лучшее подспорье делу.
Среди тех, кто питается отрубями, много людей чистых, как лед, и благородных, как яшма. Среди тех, кто носит платье, расшитое драконами, и ест из яшмовой посуды [103] , много таких, которые готовы рабски гнуть спину и угождать другим. Тот, кто хранит чистоту помыслов, должен уметь отказаться от заманчивого куска.
103
Имеются в виду высокопоставленные чиновники.
Если поля перед нашим взором расстилаются широко, вид их не забудется. Если добро, которое мы оставим после себя, распространится далеко, память о нем не оскудеет.
На узкой тропе придержи шаг и дай пройти путнику, идущему навстречу. За едой возьми себе третью часть, а остальное отдай ближнему. Вот секрет того, как всегда быть счастливым в этом мире.
Совсем необязательно заниматься великими делами: если ты прогнал суетные мысли, — значит, ты достиг величия. Совсем не обязательно изумлять мир своей ученостью: если ты освободился от власти вещей, — значит, ты познал, что такое мудрость.