Agape
Шрифт:
И вскоре раздается дверной звонок; мы вскакиваем, проходя вдоль бежевых обоев прихожей. Через дверь я чувствую запах табака (это Алекс курит), и через считанные секунды я обнаруживаю на пороге компанию близких друзей. Такой же смуглый, как и Али, крупный еврей Логан; братья-двойняшки Зед и Алекс, последний – с сигаретой между пальцев.
– А вот и наша проповедница! – раздается резкий бас низенького Алекса с переливающимся пирсингом в носу; он подобен белокурому Аполлону, правда, коротко стриженому.
– А что мне остаётся делать, – то ли улыбается, то ли вздыхает она, – если пороки окружающих отравляют мне жизнь?!
– Ты
Этот учёный и католичка столь разные. В силу своей натуры, Логан постоянно вступает в конфронтацию со своей возлюбленной (он до чёртиков любит спорить, особенно о вещах, которые близки сердцу его оппонента). Окружающие говорят о Логане, что он всегда одинаковый и хранит обиды десятилетиями, но в чем уж похожи она и он, так в сонливости, а не в свойствах характера.
– Здравствуй, дорогая, – мурлычет Зед сквозь смех и ласковые слова двух влюблённых – блондин с безупречно зачёсанными волосами и шестью родинками на шее.
Зед. Милый Зед. Мы вместе два года; Это тот роман, по типу которого написано огромное количество книг и не меньше голливудских фильмов: случайность, свидание, трагедия, вместе на года. Семьи одобряют наш выбор, в городке нас знают как идеальную пару (мы были королём и королевой глупого выпускного бала!). Но так тепло на душе от подобной жизненной встречи, от подобного слияния двух душ.
– Дорогая? Ты мне то же самое написал и в ежедневной записке с комплиментом?.. – заправляю прядь за ухо, проводя пальцами по своей шее.
Уголёк сигареты тощего Алекса, парня среднего роста, загорается в последний раз, и негустое облако выпускается к кроне дерева, а ещё дальше машина проезжает по дороге (через дюжины вечеров и утр я буду почти что сбита подобным автомобилем на этом же месте). Брат моего возлюбленного входит в дом в черной толстовке с надписью “Directed by ROBERT B.WEIDE”.
– Не могу же я пропустить сегодняшнюю записку, – сказал Зед неторопливо, с ленцой в голубых глазахЗед протягивает традиционную ежедневную глупую бумажку со словами для меня, а Али отрывается от возлюбленного Логана и с дружеской страстью приветствует Алекса. С давних школьных времён он хочет себе татуировку на ключице с надписью "саморазрушение – путь к свободе". Зед мимолётно целует меня в лоб и скрывается за уже родными ему стенами; листок со словами, слагающимися в нежные фразы, сворачивается и прячется в тумбу цвета малахита.
– В наше время народ пошёл безбожный, нет в нем благодати, – на фоне Алиша со страстью превращала Алекса в христианского, помазанного мужчину. Ее бескомпромиссная открытость влекла людей к Алише. Она подошла ко мне, взяла за руку и с надеждой спросила:
– Ты обещаешь, что завтра мы поедем в Портленд на художественную выставку?
– Конечно, мы посетим завтрашнюю выставку. Но сейчас я могу думать лишь о закусочной Нэт, – подала я идею, а Зед вошел обратно в прихожую и встал возле.
– Это предложение? – усмехается Алекс и чешет седой висок с мелированными, коротко подстриженными волосами.
***
Как обычно не понимая разумом всей прелести момента, мы вышагиваем по берегу, будто продублированному с картины Моне “La Pointe de la Heve, Saint-Adresse”(“Мыс
Бело-чёрная плитка выложена в шахматном порядке, напротив входной двери стройным рядом располагаются пододвинутые к красно-черной стойке барные стулья, на которых уже сидят завсегдатаи. Вблизи окон парами стоят бордовые двойные диваны, разделённые обеденными столами. Почти в самом углу расположен любимый с давних времён музыкальный автомат. Недавно он заел и теперь способен крутить лишь одну песню. Доносится её мелодия.
– Здравствуй, Нэт! – приветствую я давнюю знакомую семьи, лучшую подругу моего отца, такую же часть этого захолустья.
В Нэт всегда было что-то родственное поздней весне с лёгкими перистыми облаками, тёплым туманным воздухом. Что-то отдающее детскими воспоминаниями. Она оформляет наш заказ за счет заведения, и в полупустом заведении мы подсаживаемся к белокурому, румяному молодому человеку с блестящими серыми глазами, смуглой кожей, приметной родинкой над левым уголком губы. Его имя Хорист.
Пытаюсь прочесть «J'ai perdu tout, alors, je suis noy'e, innond'e de l'amour; je ne sais pas si je vis, si je mange, si je respire…» (“Я потерял всё, видите ли, я утонул, затопленный любовью; Я не знаю, живу ли я, ем ли я, дышу ли я…” А. Мюссе) с правильным французским акцентом на длинноватой неоновой бежевой вывеске, лёгким движением я поправила красное платье. Меланхоличные черты лица Хориста, за которыми скрывается нечто такое бесхитростное и простое, резко блекнут, когда Алекс наигранно неуклюже плюхается на сидение, двигая в сторону более стеснительного субъекта. Вот сейчас Алекс прицепится к любопытному экземпляру, покрутит характер Хориста, проверит неизведанное на прочность, резко выскажет несправедливо обидное и, сделав ряд выводов, как бабочку, приколет булавками за иссушенное брюшко к картону и оставит, находя новые увлечения.
Разговор становился всё оживлённей, я окинула взглядом пространство. Зед и Али пляшут под кантри, Логан скрылся, Хорист закинул руку на спинку дивана и наблюдает за дальнобойщиком, чья длинная, туго обтянутая кожей голова сидела на мускулистой и жилистой, точно сельдерей, шее. Он ругает танцы наших друзей, и вот я ловлю выразительные карие глаза одного из многочисленных незнакомцев; тело, обременённое душой, отталкивает стеклянную дверь, и в этот же момент поправляет изящными, тонкими пальцами тёмные пряди, пытаясь подчинить их своей воле, а в поле моего зрения попадают рисунки черных полос татуировки вокруг, да ниже локтя его правой руки. Красиво, так необычно. Но он уходит, а я переключаю внимание на престарелого мужчину за стойкой. Его большие, выпуклые, с воспалёнными красными веками глаза. Лицо смуглое, лоснящееся, без малейших признаков растительности, полные губы. Смеюсь над шутками Алекса и над своими недалёкими, простыми мыслям, а Нэт, несущая наш долгожданный завтрак, всплывает около моего плеча. Только сейчас понимаю, как жутко голодна.