Агава
Шрифт:
— Да, нам известно, что ваш министр занимает в этом вопросе определенную позицию… — И, не дождавшись ответа Фаиса, продолжает: — Ваш опыт координатора нам будет в высшей степени полезен. Кроме того, нам хотелось бы, чтобы вы взяли на себя вопросы безопасности. Что касается подбора кадров, то тут вам будет предоставлена полная свобода действий. С некоторых пор у нас возникли кое-какие проблемы. После реформы секретных служб контроль над этим сектором несколько ослаблен, по крайней мере в отношении предприятий, подобных нашему. Учтите, нам ведь тоже приходится иметь дело с активизацией профсоюзов и политизацией персонала. Надеюсь, вы меня понимаете? Работать над нашим проектом — все равно
«Мне надо подумать», — хочется сказать Фаису. Но из осторожности он медлит с ответом. Данелли ведет игру, ничего не опасаясь, и раскрывает свои карты. Проявить сейчас осторожность, значит поставить себя в неловкое положение.
— Вы, конечно, понимаете, генерал, — Данелли бросает взгляд на часы, — что наш разговор носит совершенно конфиденциальный характер. Никаких исключений, ни для кого, ни на каком уровне. Вы человек военный, и с меня достаточно вашего слова.
Возле часовни наметилось какое-то движение, напоминающее прилив и отлив: одни офицеры выходят оттуда, другие входят.
— Хотелось бы, чтобы вы уже сейчас начали налаживать контакты с надежными офицерами, которые смогут сразу приступить к созданию крепкой службы безопасности, способной оградить наши предприятия от любых неприятностей. Для вас это труда не составит, а ваша должность открывает перед вами большие возможности и может служить своего рода ширмой. Многие после недавней перетряски секретных служб оказались, мягко говоря, не у дел, кое-кого отстранили от оперативной работы.
Несмотря на жару генерала Фаиса начинает вдруг познабливать — то ли от легкого ветерка в тени пинии, то ли от мрачной картины, рисующейся его воображению: оказывается, ему предлагают не синекуру, чтобы убрать его в сторонку, заткнуть рот, как он думал, узнав о предложении министра. Нет, ему предлагают организовать заново и возглавить ту самую игру, против которой он до сих пор боролся и которую ему удалось в какой-то мере расстроить.
Чтобы выиграть время и собраться с мыслями, генерал бормочет:
— Я должен подумать.
Данелли не воспринимает этот ответ как отказ. В подобных делах молчание никогда не расценивается как несогласие. Да и с чего бы? Такое предложение сулит богатство, престиж, причастность к высоким деловым сферам, которые решают все; любой бизнесмен по самой своей природе аполитичен и стоит над партиями. Исключений из этого правила Данелли еще не встречал.
Внезапно перед ними возникает какой-то толстый и неопрятный человек. У него длинные сальные, густо усыпанные перхотью волосы, лицо землистого цвета, липкие губы и едва пробивающиеся жидкие черные усики. На нем черный костюм, по-видимому, новый, но какой-то жеваный и несвежий. Да и весь человек неуклюжий и передвигается боком, словно краб, сильно при этом сутулясь. Фаису не удается разглядеть его глаз, спрятанных за темными очками с толстыми линзами. Прежде чем произнести слово, незнакомец напряженно кривит губы. Даже его голос кажется тягучим, липким.
— Синьор инженер, машина ждет вас. Генерал…
Фаис непроизвольно подается назад, опасаясь, как бы тот не протянул ему руку. Но, слава Богу, обходится без этого. Данелли направляется вместе с ним к автомобилю. Стройный, безупречно одетый, могущественный человек по-свойски положил руку на усыпанное перхотью плечо своего секретаря, словно еще больше сгорбившегося. Открывая перед Данелли дверцу машины, тот шепчет что-то патрону, едва не касаясь своими липкими губами его уха. Данелли хохочет. Потом человек в черном садится рядом с шофером, и сверкающий «мерседес» выезжает за ворота госпиталя. Прежде чем машина исчезает из вида, генерал успевает заметить,
Украшенный венками гроб водружен наконец на катафалк. Все присутствующие, военные и гражданские, направляются к своим машинам, где их уже заждались шоферы.
Фаис, еще не пришедший в себя после разговора с Данелли, рассеянным взглядом ищет свою машину, но тут его кто-то окликает.
Из открытого окна синего лимузина высовывается голова первого помощника министра обороны адмирала Ренги, он делает знак рукой. Фаис подходит.
— Садитесь ко мне, генерал, — говорит Ренга.
Поскольку Фаис продолжает озираться по сторонам, Ренга добавляет:
— Вашу машину я разрешил взять генералу Страмбелли. После похорон вам ее вернут. Садитесь.
Фаис втискивается на заднее сиденье, стараясь не побеспокоить адмирала. Ренга подает знак водителю, и машина, сразу же обогнав всю процессию, выезжает за ворота. Но прежде чем они сворачивают на шоссе, генерал успевает заметить стоящую у проходной редакционную машину римской газеты «Стасера» и узнает в лицо сидящего рядом с шофером журналиста. Это он звонил в воскресенье Моидзо, чтобы навести справки о смерти полковника Гуараши.
Адмирал Ренга молчит, а Фаис не в том настроении, чтобы задавать лишние вопросы. Лишь заметив, что они выезжают на виа Венти Сеттембре, он спохватывается:
— Разве мы едем не на кладбище Верано?
— Я взял на себя смелость попросить вашего начальника генштаба представить на похоронах корпус карабинеров. А с вами хочет говорить министр. Он сам попросил меня привезти вас прямо к нему, — отвечает Ренга и вновь замолкает.
Уже половина третьего. В это время в палаццо Бараккини обычно пустовато. Постовой при их появлении вытягивается в струнку, а дежурный офицер забегает вперед, чтобы открыть дверь лифта. В приемной их уже ждет секретарь министра — молодой коренастый южанин, который ухитряется подбирать безобразные галстуки к своим прекрасным, сшитым по последней моде костюмам. Адмирал, коротко кивнув, оставляет их одних.
— Мое почтение, генерал, — говорит секретарь, потирая руки, — какая пунктуальность… Впрочем, все наслышаны о ваших безупречных манерах… Вот ужас, правда? Я о Фульви. Ужасно, ужасно. И еще такая жарища. Министр приносит вам свои извинения за то, что пришлось побеспокоить вас в столь неподходящее время. Да… А он весь в работе, просто поразительный человек наш министр. Какая энергия! Знаете, я даже завидую ему. На пятнадцать лет моложе, а все равно завидую. Вот принес ему бутерброд и стакан чая. Ему все равно что есть. Я же, увы! Ем все только отварное. Ничего не поделаешь, язва. А вы, как всегда, в отличной форме. Можно позавидовать. Минуточку, одну минуточку.
С этими словами секретарь исчезает за дверью кабинета.
Фаис пробует разгладить руками свою измятую форму, но в этот момент дверь открывается.
— Прошу вас, генерал, проходите. Видите, как быстро.
Кабинет министра похож на контору старого «домашнего» адвоката. Большая продолговатая комната, тяжелые шторы на окнах. Широкий письменный стол с барочными резными украшениями. Перед столом два стула с высокими спинками, за столом — кресло того же стиля. Вся мебель обита коричневой кожей. Две-три картины, портрет президента, старинная гравюра, изображающая битву при Кустоце 4 .
4
Речь идет об одной из двух битв в австро-итальянских войнах (1848–1849 гг. и 1866 г.), в которых итальянская армия потерпела поражение.